Византийское миссионерство: Можно ли сделать из «варвара» христианина?

Варвары были по–своему правы — ведь христианский миссионер, даже если он не являлся официальным послом, не мог быть вовсе равнодушен к интересам своей страны (в этом его принципиальное отличие от ирландского миссионера (ср. с. 175), человека без отечества!). Значит, его проповедь должна была быть кому‑то выгодна. Но если польза шла лишь христианизаторам, то какие же выгоды могли достаться христианизуемым? Проповедники обязательно должны были найти ответ на этот вопрос, если не хотели повторить печальную судьбу Григориса.

О том, что на Руси в свое время возникали те же сомнения по поводу христианства, как и несколькими столетиями раньше у прикаспийских гуннов, свидетельствует полулегендарный рассказ арабского писателя Аль–Марвази: «Когда они [руссы] приняли христианство, эта вера притупила их мечи, и дверь благосостояния закрылась перед ними… Они возжелали ислама, ибо он разрешает победы и войны — тогда они смогли бы восстановить силы» [1020]. Видимо, ответ на эти сомнения варваров был найден как на Кавказе, так и в Византии.

Когда в VII в. все те же кочевые племена Прикаспия начали разорять христианское Агванское княжество, князь ВаразТрдат «совещался с князьями и католикосом Илиазаром… «Войска гуннов нашествуют на страну нашу… Изберите из страны нашей епископа, чтобы он отправился… и расположил к миру и неразрывной любви»» [1021]. Как видим, цели князя могли бы подтвердить самые худшие опасения варваров. В качестве миссионера был послан епископ Мец–Когмана Израиль. Рассказ Моисея Каганкатваци о его миссии слишком обширен (увы, греческая традиция не сохранила нам ни одного источника о миссиях, приближающегося к Моисею по информативности!), чтобы его цитировать хоть скольконибудь полно. Мы отметим главное, что отличает «апостольство» Израиля от «апостольства» Григориса. Выслушав наставления миссионера, верховный князь «гуннов» Илитвер сказал своим приближенным: «Господь послал нам руководителя жизни в лице этого епископа, который… дал нам познать всетворящего Бога и дивную силу его, во что уверовали все мысли мои Возьмем себе в пример все страны, принявшие эту веру, и великое царство Римское. Говорят, что был некоторый царь Константин, который построил Константинополь. Говорят, что он был первым христианином этого царства. И до того был верующим муж этот, что ангел Божий служил ему. И великой победой этой веры он сокрушил всех врагов своих. Если посредством христианской веры можно сделаться столь славным и победоносным, за что же мы станем медлить веровать в Бога живого. Вот — учитель заповедей Божиих, епископ Израиль. Давайте попросим его, чтоб он остался в стране нашей и просветил нас» [1022]. Христианство из религии ненасилия, какой оно представало в проповеди Григориса, превратилось в рецепт военной удачи, чем немедленно прельстило варваров.

Чрезвычайно интересно упоминание о мощи Империи и о Константине, которому следует подражать. Этот мотив явно присутствовал и в проповедях византийских миссионеров: не даром же патриарх Фотий называл «Новым Константином» болгарского князя Бориса, император Михаил — моравского князя Ростислава, Иларион — Владимира Киевского. А. Авенариус считает, что такое уподобление имело целью принизить варварского правителя — ведь василевс приравнивался к самому Богу, а новокрещенный варвар — «лишь» к земному властителю [1023]. Вряд ли можно согласиться с таким построением. Ведь киевский митрополит Иларион — сам русский, и если бы ему казалось, что уподобление князя–крестителя Константину недостаточно торжественно, он мог бы легко отказаться от него, греки бы ничего не заметили. А тот факт, что варварские правители и сами любили называть себя «Новыми Константинами» [1024] свидетельствует о почетном характере этого титула.

У нас практически нет данных о впечатлении, которое производили на варваров собственно греческие миссионеры, но можно предполагать, что агванский епископ Израиль пользовался при общении с гуннами общеупотребительным набором клише: к примеру, его ссылка на ангела, который служил императору Константину, весьма сходна с речами, которые рекомендует говорить варварским послам Константин Багрянородный (см. выше, с. 208). Итак, христианство рекламировало себя не только как религия, совершавшая чудеса, одолевавшая болезни и приносившая блага цивилизации, но и как религия военной победы.

Когда благосклонное внимание варваров было завоевано, миссионер мог приступать собственно к своей религиозной задаче. Важную роль в его деятельности играло разрушение языческих капищ и статуй богов. Вот как описано уничтожение истукана в сказочном Житии Панкратия (см. выше, с. 117): «Блаженный Панкратий, взяв честной и животворящий крест и святые евангелия и икону Господа нашего Иисуса Христа, и икону святого апостола Петра, и его два кафолические послания, и изображение вочеловечения Господа нашего Иисуса Христа, которые он сделал на пергаменных листах (έν πίναξι χαρτώοις) вместе с иконой апостола, и, предержа те две иконы вместе с крестом, приблизился к [истукану] Фалкону и, подойдя к статуе и ударив ее рукой…» [1025]. Именно так действовал, кстати, и Израиль у гуннов, и Константин Философ у фуллитов (см. с. 151).

А вот как Житие Панкратия описывает проповедь язычнику: «Призвав меня, блаженный [Панкратий] сказал мне: «Сыне Евагрие, принеси мне Евангелие и [свитки] пергамена с изображениями и иконы“, каковые он [Панкратий] ставил перед нами, когда мы отправляли всенощную; и, сделав нужный поклон, поднялся [1026] и, развернув [1027] святое евангелие от Матфея, говорит мне: «Читай нам [это] место, сыне“; а сам блаженный удержал при себе то, что было на картинках. Когда я начал читать, он толковал и показывал им [язычникам Вонифатию и Ликаониду] всяческие образы (υπεδεικνυεν αύτοις απασαν εικόνα) воплощения Бога Слова так, как это передал ему блаженный апостол Петр. Он демонстрировал [1028] все с самого начала согласно с чтением (απ’ αρχής απαντα κατα τήν άνάγνωσιν).

Святого евангелия, от пришествия ангела к Деве и от времени Его рождения, и как он был крещен, и как был распят, и про все, включая чудеса, и про Воскресение. Все это, как было выше сказано, он показывал им ради вящего просвещения: Благовещение, Рождество, волхвов, вероломство Ирода, пастухов, ясли, пещеру, убиенных младенцев, Предтечу, Иордан, Господа, сошедшего в воды, Святого Духа, снисходящего к нему, то, что последовало за этим, апостолов, исцеления. Толкуя все притчи, он объяснял все, находящееся в евангелии, малое и великое, лучше же сказать, все великое в нем и ничего низкого и низменного (έσαφήνιζεν πάντα τά έν τω εύαγγελίω μικρά τε καί μεγάλα έγκείμενα, μάλλον δε πάντα μεγάλα έν αύτω, καί ούδέν ταπεινόν ή χαμερπές) — все это он показывал на картинках, а притчи истолковывал им (τά μέν έν τοίς πίναξι υπέδειξε, τάς δε παραβολάς διερμήνευσεν αύτοίς), говоря: «Любимые мои чада во Иисусе Христе, все это наш Господь… сотворил, появившись на земле и пребывая среди людей». Подошел блаженный [Панкратий] и показал им страсти, крест, погребение, Воскресение и [все] до [того] времени, когда Он вознесся на небеса с Горы Елеонской. И окончив все, [Панкратий] сел, приказав Вонифатию и Ликаониду тоже сесть, ибо доселе, пока не показал им все, он стоял. Блаженный сказал мне (т. е. Евагрию): «Чадо, свернув святое евангелие, положи его в ковчежец» [1029].

За безыскусность проповеди варварам на заре миссионерства высказывался Иоанн Златоуст, в средневизантийское время — Климент Охридский, а на самом закате Византии — Геннадий Схоларий. Несмотря на эти призывы, основной массив проповеднических текстов был чрезвычайно тяжел для варварского восприятия. Мы уже рассказывали и о чудовищно риторизованном послании Фотия Борису Болгарскому (см. с. 165) и о невероятно перегруженной сложными деталями «Речи философа» к Владимиру (см. с. 215). Можно предположить, что общая установка Константинополя была на то, чтобы ничего не упрощать в угоду варварской простоватости [1030]. За подобной установкой стояла уверенность, что в конце концов варварская паства присоединится к числу импер, ских подданных — а им‑то уже не дозволялось отговариваться своим неофитством. Однако практические миссионеры в своей повседневной работе неизбежно адаптировали преподаваемый варварам материал к их пониманию.