Искупление

Снова москвитяне придвинули тын, туры, навалили приметы, снова разили защитников стрелами, а час назад Петр Хмелев, Митька, племянник, Иван, сын, да десяток бояр сделали новую вылазку, И вот уж Ивана вынесли из пекла с порубленным плечом. Жена его, Мария, дочь Кестутова, воет - на стене слышно. Пали там чуть не все бояре и даже осторожный Микита Седов. Митька, племянник, уже в воротах получил стрелу в зад, долго теперь не будет похваляться, как брал беззащитную Кистму да вывозил двадцать восемь возов добра. Петру Хмелеву правую руку в локте булавой вышибли - побежал к церкви с воем, локоть мочить в святой воде...

- Уймите ее! - крикнул князь Михаил, резко повернувшись к сотнику, что стоял на втором сверху приступе, пряча голову от стрел.

Дружинники кинулись к Марии, силой повели к Князеву терему. Следом несли Ивана. Кровь капала на песок. Песок, сырой от воды, темнел, а князю Михаилу казалось, что кровь сына отемнила его.

У ворот, суясь туда настырно и дико, толпились ба-бы-тверитянки. Они кидались на тела тех, кого удалось вынести из вылазки. Одна зашлась в заполошном крике, обхватя белокурую голову мертвеца: "А, Ванюшень-ка мой, ягодиноче-ек!"

"Сын!" - мелькнуло в голове Михаила. И тут он услышал такое, что всегда казалось ему невозможным и чего он невольно ждал всякий раз, когда велел подымать полки. Такое не раз слышал он в горящей Костроме, в Торжке, в Ярославле, в деревнях, селах, на погостах и даже в монастырях московских, но тут, за дубовыми стенами его вотчинного города Твери, это раздалось впервые:

- Будьте прокляты вы все, князья да бояре! Гореть вам, смертоубийцам, иродовому колену, веки вечные! Ва-анюшка ты мой! Соколик ты мой! Убили тебя, сол-нышко мое ясно! Почто ушел ты от меня вослед за батькою? Ирроды-ы! - вдруг еще громче закричала баба, подняв темные, убитые работой кулаки, протягивая их к князю, будто рукавицы над белой кожей сухих тощих рук.

- Уберите ее! - сорвался Михаил.

Но прежде чем подскочили к ней дружинники, она еще крикнула великому князю:

- Власти тебе восхотелося, великий княже? Добрища мало тебе? На! Бери еще! - Она сорвала ожерелье из разноцветных камешков - верно, сын собрал из голышей, отысканных на волжском плесе, и бросила наверх, к князю.

Камешки дождем просыпались по стене. Иные стукнулись по дубовому бревну раската и упали наружу, В тот же миг и как будто в то же место ударили сразу две стрелы.

- Сотник!

- Что повелишь, княже?

- Беги ко владыке Евфимию! Стой, дурья башка! Пусть бьют в тяжкой! Я следом иду.

Князь Михаил последний раз глянул со стены на ряды московского войска, двигавшиеся к стенам на смену тех, что высидели за тыном полдня. Щиты плотной коростой надежно прикрывали головы, груди воинов - чьи-то живые души, по ком матери еще не плачут... Увидал вдали, далеко справа, на самом берегу Волги голубой шатер князя Дмитрия, и шатер этот показался ему несокрушимой ледяной горой.

* * *

- ...и всяка ворога треокаянна сокруши и дару-уй победу великому кня-язю-у! - пел владыка, и тянулись за ним высокие голоса, чистые, как небо в окошках соборной церкви.

- Какую победу, владыко? - сгремел на всю церковь Михаил. - Почто в тяжкой не звонишь? Гони звонаря на колокольню! Бери иконы святые, хоругви обильны, ступай за стены ко князю Дмитрею Ивановичу!

Евфимий приблизился к великому князю, осенил его крестом.

Михаил глянул в глаза епископа, но не склонил по обыкновению головы, а продолжал смотреть молча. Вдруг непонятно и страшно стало Михаилу Тверскому благословение, которым сопровождал епископ все выступления тверского войска на земли единоверных москвитян. Как могли эти самые старческие уста, что алели в седой бороде, произносить хвалу победам, испрашивать победы у бога - победы над единоверными братьями?

- Поди, владыко, и извести Дмитрея Ивановича, великого князя Московского, что я желаю вечного мира с Москвою! А еще доведи ему, что я, великой князь Тверской, остаюся великим князем! И ежели он, великой князь Московской, или сын его пойдет войною на недругов земли московской, то мне на коня не садиться, а садиться лучшим воеводам моим вместе со тверским воинством, а на коня мне не садиться и под рукою у московского князя не быть потому, что не желаю я, великой князь Тверской, подобиться какому-нито Ваське Кашинскому! А ежели на Тверь пойдут вороги, то Москва подымала бы меч свой на защиту Твери!

Михаил проговорил это прямо в лицо епископу и отошел к иконе, но, подняв -персты ко лбу, вдруг снова повернулся и все так же громко добавил:

- Ежели князь Московской позабудет обиды, и я позабуду. Ежели князь Московской отвергнет мир сей, я умру на стене Твери и мои все со мною! Поди, владыко! Поди!

* * *

Коломенский поп Митяй, а ныне - печатник, книгочей и лучший грамотей в княжеском кругу, если не брать в расчет митрополита, два дня сочинял в белом, как снег, шатре, договорную грамоту. Шатер стоял рядом с шатрохМ великого князя, и только Дмитрий мог входить туда, дабы услышать написанное, добавить, что надобно внести. В белый шатер входили еще церковный служка отрок Матвей, в крохотных, игрушечных латах и с большим наперсным крестом, и еще очень нужный Митяю человек - великокняжеский чашник Климент Поленин. То и дело вносил он в Митяев шатер кувшины. с легким бражным медом, с квасом и еду. Вчера, в среду, носил рыбу вареную, жареную и соленую, икру красную и черную с луком и с маслом, пироги-походни-ки - большие, листовые пироги с судаком. Сегодня, в четверг - мясо в медных походных плошках, варенное с пшеном, печенное на углях, вымоченное в пиве.

- Рабе божий Климентий! - остановил поп старого чашника, когда тог забирал после обеда плошки и кубки. - Ввечеру вели мне подать дикую утицу.

- Дак где она, утица-то?

- Вестимо где - на Волзе-реке! У брега та утица плавает!

Чашник не испугался сердитого печатника и отвечал тому без поклона:

- Ныне тамо трупье православное плават, а утиц - тех всех воинство поразогнало, эвона сколь велико наехало!

Еще при свете дня вошел князь Дмитрий и велел Митяю читать написанное. Хотел тот пожаловаться великому князю на чашника, но Дмитрий был погружен в нелегкие думы, и Митяй не посмел, но обиду на Полени-на затаил.

- Раствори, княже, полог пошире. Славно как - прямо на божью зарю! Сел на низкий столец у входа, стал читать:

- "По благословению отца нашего Алексея, митрополита всея Руси, ты, князь Тверской, дай клятву за себя и за наследников своих признавать меня старейшим братом, никогда не искать великого княжения Володимерского, нашея отчины, и не принимать оного от ханов, также и от Новгорода Великого, а мы обещаемся не отнимать у тебя наследственной Тверской области. Не вступай в Кашин, отчину князя Василия Михайловича, отпусти захваченных бояр его и слуг, также и всех наших с их достоянием. Возврати колокола, книги, церковные оклады и сосуды, взятые в Торжке вместе с имением граждан, ныне свободных от данной тебе присяги, да будут свободны и те, кого ты закабалил грамотами. Но предаем забвению все действия нынешней тверской осады: ни тебе, ни мне не требовать возмездия за убытки, понесенные в сей месяц. Князья Ростовские и Ярославские со мною един человек: не обижай их, или мы за них вступимся. Откажись от союза с Ольгердом: когда Литва объявит войну князю Смоленскому или другим князьям, нашим братьям, мы обязаны защитить их, равно как и тебя. А еже до татар, поступай согласно с нами: решимся ли воевать, и ты враг их".

- Ладно написана сия договорная харатья, - проговорил после долгого молчания Дмитрий.

Он стоял над духовником и печатником своим, но смотрел сейчас за Волгу. Там, в просторах тверских, лежали поверженные, разоренные деревни и города, среди разоренной и вытоптанной земли, Еще вчера Дмитрий строго наказал всем войсковым разъездам и сторожевым полкам не трогать тверской земли, не обижать людей, ибо земля эта может стать своей землей, частью единой земли московской. Он все еще был сердит на Михаила, что этот неглупый и прямой князь поддался на уговоры сначала Некомата и Ваньки Вельяминова, а потом вновь польстился на дьявольский посул - на ханов ярлык.