Зеленая брама
Зеленая брама читать книгу онлайн
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
За первые семнадцать месяцев войны перспектива массового пленения вражеских войск впервые стала реальностью.
Меня заинтересовало тогда и очень захотелось узнать теперь, что было предпринято нашим государством, чтобы прокормить тысячи и тысячи немцев, румын, итальянцев, которые неминуемо попадут к нам в руки.
Вот что я узнал:
24 ноября 1942 года, на следующий день после того, как замкнулось кольцо вокруг фашистских войск под Сталинградом, Совет Народных Комиссаров СССР обсудил вопрос о будущих военнопленных и принял постановление о продовольственных нормах для них.
В Управлении тыла Советской Армии нашли и показали мне пожелтевшую и обветшалую, но не потерявшую своей пронзительной силы бумагу — постановление-распоряжение. Правительство утвердило «раскладку»:
Хлеб ржаной — 600 граммов.
Овощи, картофель — 500 граммов.
Мясо и жиры — 93 грамма.
Крупа — 80 граммов.
В рационе предусматривались еще сахар, соль, томаты, мука, чай, перец, уксус, лавровый лист. Не знаю, почему ошеломляющее впечатление на меня произвели последние строки этого столбика, перечисление томатов, уксуса, лаврового листа.
Ну, а как снабжал Гитлер своих доблестных воинов?
Приведу запись в дневнике боевых действий вермахта за 10 января 1942 года: «Суточная продовольственная норма 6-й армии составляет ныне 75 граммов хлеба, 200 граммов конины, включая кости, 12 граммов жиров, 11 граммов сахара и 1 сигарета».
Могу только добавить, что норма у них соблюдалась более или менее регулярно лишь в отношении конины («включая кости»), поскольку мерзлые трупы лошадей валялись повсюду.
Помню ужасающую историю: при ликвидации «котла»
мы наткнулись, сколь помню, в районе Питомника на лагерь советских военнопленных. Мы освободили своих товарищей (я даже узнал среди умирающих знакомого майора), дошедших до последней черты. Почти месяц им не выделялось никакого продовольствия. Живые и мертвые лежали рядом на гнилой соломе.
...Молодой полковник интендантской службы, которому было поручено ознакомить меня со старыми документами, кажется, заметил, что я побледнел.
Он схватил со стола своего начальника сифон с серебряной газированной водой, шумно наполнил стакан и поднес его мне.
Но утолю ли я жажду этой чистой водой с бегущими вверх пузырьками?
В моей памяти оживает Уманская яма и коричневая лужа на ее дне. Мы черпали зловонную воду пилотками или ржавыми жестяными консервными банками, пили, но многих тут же выташнивало. Охранники со свастиками на рукавах веселились — норовили ударить сапогом или кольнуть штыком в зад тех, кто станет на четвереньки, чтоб напиться...
Эта вода оказалась самым активным источником дизентерии и других, не менее губительных болезней, косивших нас...
Впрочем, чего это я разнервничался?
Да, я из Уманской ямы, но я видел сталинградский «котел», и белорусский, и многие другие наши победы, я в Берлине утром второго мая у Бранденбургских ворот читал стихи нашим воинам, пришедшим сюда из Зеленой брамы и с берегов Волги. Я стоял на броне самоходки, мне был виден дымящийся рейхстаг, а за моей спиной была улица Унтер-ден-Линден с ее едва начавшими оживать деревьями.
Мои товарищи слушали стихи, а шагах в десяти от нашего самовозгоревшегося митинга шла бесконечная серозеленая вереница сдающихся немецких солдат. Они бросали на брусчатку винтовки, автоматы, фаустпатроны — вырастали колючие кучи смертельного металла, потерявшего силу.
Я победитель и вправе гордиться тем, что моя Советская власть на следующий день после окружения немецкой 6-й армии под Сталинградом распорядилась, как кормить будущих пленных, предусмотрев перец, уксус и лавровый лист.
Хлеб ржаной — 600 граммов...
Мясо и жиры — 93 грамма...
Овощи, картофель — 500 граммов...
Не больше того, а в иных случаях и меньше получали сироты в детских домах, наши матери в эвакуации... 125 граммов комковатого блокадного хлеба — и то не ежедневно — доставалось тогда ленинградцам...
...Мои товарищи по Уманской яме не могут забыть август 1941 года.
Учитель Виктор Николаевич Степанов из Казани, бывший рядовой 718-го артполка, попавший в «яму» тяжелораненым (он навсегда остался инвалидом), пишет мне: «Вы знаете, как нас кормили — одну ложку проса в день. Просо, правда, опускали в горячую воду, но от этого оно не превращалось в пшенную кашу. Кусок хлеба я получил, как и другие, лишь через две недели, когда нас вели, подгоняя палками, из ямы снова на птицеферму...»
Рацион голода не был жестокой «самодеятельностью» лагерного начальства.
Среди известных теперь всему миру трофейных документов вермахта есть директива фельдмаршала Кейтеля от 8 сентября 1941 года:
«В этой войне обращение с военнопленными в соответствии с нормами человечности и международного права недопустимо...»
Восьмого мая 1945 года я имел возможность с близкого расстояния рассматривать фельдмаршала фон Кейтеля — сначала на Темпельхофском аэродроме, когда он вышел из самолета и был окружен уже не английским, не американским, а нашим конвоем, а потом — в зале Инженерной школы в Карлсхорсте.
Он держался если не надменно, то во всяком случае важничал. Мне подумалось: тщеславие распространяется даже на такую область, как позор. Не кто-нибудь, а именно он, Кейтель, будет подписывать Акт о капитуляции и войдет в историю не как рядовой, а как самый главный носитель позора!
Наша журналистская братия в Карлсхорсте особое любопытство проявляла к короткому стеку, которым он нервно жонглировал. Одни говорили, что это маршальский жезл, другие, что просто хлыстик. Впрочем, восьмого и девятого мая этот факт — маршальский жезл или хлыстик в его руках — уже не имел существенного значения.
К заседанию Нюрнбергского Трибунала фельдмаршал сильно пооблез и сник. Ему уже трудно было отрицать, что к фашистским расправам он не имел никакого касательства...
Но все это будет потом, а пока, зажатый нами в междуречье Волги и Дона, противник отчаянно сопротивляется.
Седьмого января на командном пункте Донского фронта я встретил своего старого товарища майора Николая Дятленко. Он был сосредоточен, подчеркнуто — а может быть,
даже слишком — спокоен. Я уже знал, что он пойдет в стан врага с пакетом — советское командование предложит окруженным выход из безнадежного положения.
Их будет трое — трубач, старшина и парламентер Дятленко. Бойцы называют троих бесстрашных парламентской группой. Интересная оговорка. А может быть, некоторые термины имеют способность обгонять время.
В руках у трубача — белый флаг.
Я впервые вижу белый флаг у наших. Да, тогда в Зеленой браме враг захватил в плен оставшихся в живых воинов 6-й и 12-й армий, но никто из них не вышел навстречу врагу с белым флагом. Понятия «капитуляция» для нас не существовало. Умирали под красным флагом...
Ультиматум сталинградский, подписанный генералами Вороновым и Рокоссовским, можно считать историческим документом великодушия и гуманизма: всем прекратившим сопротивление гарантировалась жизнь и безопасность, всем больным, раненым и обмороженным — медицинская помощь, всем сдавшимся — нормальное питание; всему личному составу обеспечивалось сохранение военной формы, знаков различия, орденов, ценностей, а высшему офицерскому составу — и холодного оружия.
Ультиматум не был принят, и 10 января по сигналу «Родина!» мы были вынуждены перейти в решительное наступление.
Вот тут-то и началось массовое пленение окруженных.
Пленение, которое одновременно было и нелегкой борьбой за спасение: в вышедших на Западе воспоминаниях бывших солдат и офицеров 6-й армии рассказано, что раненых было не так уж много, но здоровых ни одного, а умирающих — три четверти. Дистрофия, обморожение, тиф, экзема, скоротечная чахотка, воспаление легких. Впрочем, зачем ссылаться на книги? Я все видел своими глазами.
В первые дни нашего наступления солдаты противника попадали в те же медсанбаты, а затем в госпитали, что и наши раненые.