Трагедия адмирала Колчака. Книга 2

Мысли о «перевороте», о диктатуре, возможно, роились в голове Иванова-Ринова, когда он 18 августа развивал перед Пепеляевым план «упора Верховного правителя на казачество и деревню», уверяя, что к 1 сентября в его распоряжении будет 18 тыс. штыков и сабель... В эти потаенные планы проникнуть пока не удается. Подчас слишком своеобразно сплетаются в Сибири разные течения. 29 сентября Будберг отмечает, что Иванов-Ринов заигрывает с областниками и кооператорами, несколько неожиданно в «Чехосл. Дн.» упоминается триумвират из Балакшина, Белоруссова и Иванова-Ринова в противовес триумвирату Михайлова—Сукина—Тельберга [«Н. Заря», № 184]. С «блоком» связывает казаков и «тайный агент Джон», рапортующий своему начальству о бывших будто бы беседах на эту тему (23 августа и 2 сентября) между Колчаком и Дитерихсом. Не стоит, конечно, передавать эти фантастические или полуфантастические беседы. Сомнительный осведомитель суммирует в одно разные слухи. Но наличность слухов довольно ярко характеризует политическую обстановку. В этих беседах проскальзывает мысль, что «среди казачества сильное брожение», что надо некоторые требования удовлетворить, что при мобилизации, которая может создать подъем в станицах, возбуждение опасно. Но характерно, что, приписывая адмиралу сознание необходимости «немедленных реформ» и предчувствие приближающейся катастрофы, агент отнюдь не считает Верховного правителя склонным вслепую идти на уступки требованиям казачества, если бы они были заострены в сторону диктатуры.

Была ли это ошибка со стороны «конституционного» диктатора? Диктаторы, опираясь на сплоченные группы, могут легче осуществлять то, что недостижимо для раздробленной общественности. Может быть, диктатура в сибирских условиях могла бы спасти положение? Но в «казачьей» диктатуре было одно отрицательное свойство. Сибирское казачество оказалось слишком тесно связанным с «атаманщиной», с ее самовластным бытом. Эта среда не могла быть реальной поддержкой в деле государственного строительства. Даже казачья конференция в силу своего уклада брала атаманов под свою защиту. Однако с мнением казачьей конференции приходилось считаться — это все-таки была реальная сила, поддерживавшая власть, несмотря на наличие в своей среде «переворотчиков»¹⁶.

Мемуаристу легко писать: «Sine qua поп [лат. непременное условие] всякой власти — это ее сила». У Правительства Колчака, конечно, не было достаточной силы. В этом и заключалась его трагедия. Едва ли в ней повинны лица, в руках которых находилась формальная власть.

Прямому и непосредственному Верховному правителю приходилось быть эластичным политиком и примирять диаметрально противоположные, друг друга исключающие общественные силы: одни требовали немедленного осуществления народного представительства, другие не допускали ограничения власти.

2. Подпольщики

При характеристике сибирской общественности я прохожу мимо коммунистического подполья, хотя заглянуть во вражеский лагерь было бы небезынтересно. Организация его — большевики опубликовали уже немало материала — интересна и с бытовой и с политической стороны.

Пройду я и мимо деятельности левых эсеров — в Сибири их почти не было. Эта «строго последовательная интернациональная партия», шедшая то с большевиками, то против них, в одной фракции мирящаяся с ними, а в другой совершающая против них террористические акты, поскольку в Сибири существовала самостоятельно¹⁷, целиком сливалась с партизанской деятельностью всякого рода «анархистов» и максималистов и работала, в сущности, только по указкам партийных большевицких революционных комитетов. Так как «белый генерал на белом коне» стал реальностью, то ЦК этой партии не только решил всячески поддерживать партизанскую борьбу против «белых», но и приступить к «индивидуальным террористическим актам по отношению к наиболее выдающимся фигурам белого лагеря¹⁸. «И так как в это время Колчак был именно такой центральной фигурой реакции, — рассказывает Каховская, — то ЦК решил отправить часть боевой организации в тыл Колчаку». Члены группы, уже в Москве снабженные необходимыми для проезда на белогвардейскую территорию документами, 3 мая были арестованы ЧК. При допросах обнаружилась цель поездки в Сибирь, и в середине июня они были выпущены, причем следователь Романовский взял «обязательство» с членов «боевой организации», что они вновь прибудут в тюрьму добровольно, если им удастся только вернуться в Советскую Россию. Один из арестованных на всякий случай был оставлен заложником. Но боевая дружина в Сибирь не поехала. Она направилась в Украину, где «в это время выдвигалась фигура Деникина».

Борьбу против Деникина в тылу «до восстания и террора включительно» пытались вести не только «левые эсеры». Пытался вести ее, по признанию Чернова, и левый фланг просто эсеровской партии [см. мою книгу о Чайковском. С. 163]. Было бы удивительно, если бы того же не пытались делать против Колчака и сибирские эсеры. Даже для Колосова победа Деникина означала «взрыв реакции» (разговор с Павлу). Надо было сделать так, чтобы погубить «возможность торжества белых генералов». В отношении к Верховному правителю выступали и те личные мотивы, от которых не могли избавиться деятели этого политического лагеря.

В Сибири позиция эсеров, за исключением той небольшой группы, которая примыкала к блоку, была необычайно двойственна, так как она соединяла легальность существования с нелегальностью революционной деятельности. Оттенков в этой позиции было чрезвычайно много, и поэтому всякая общая характеристика будет встречать возражения. К трем основным течениям — правому, центру, левому, со всеми их подоттенками, — присоединились индивидуальные позиции, приводившие одних в состав «демократического союза» (Розенблюм), других к работе в Экономическом Совещании (Огановский — творческая работа, Алексеевский — оппозиция), третьих в ряды формально легальной оппозиции власти (земство), четвертых в подполье для революционной работы, пятых в негласный союз с большевиками во всякого рода восстаниях. Не говорим уже о тех, которые пошли в открытый союз с коммунистической властью во имя борьбы с «реставрацией».

Получалась мешанина, разобраться в которой простому смертному было достаточно трудно, тем более что отдельные группы и течения фантастически переплетались между собой. Терялась последняя отчетливость: никакая власть не могла бы разобраться — где друг и где враг, где нейтральный пока наблюдатель, выжидающий момента, когда придет его очередь действовать¹⁹. «Кто не с нами, тот против нас», — отвечала «Русская Армия» (14 июня) на отказ Иркутской Городской Думы праздновать освобождение Сибири от большевиков.

Нельзя не согласиться с Буревым, что основная беда (не только для партии) заключалась в том, что эсеры не раскололись накануне революции [Распад]. При обобщающих характеристиках приходится, конечно, говорить о том течении, которое по настроениям своим главенствовало и было наиболее активным. Таковым был выделившийся в 1919 г. из партии сибирский союз эсеров. Этот союз «активистов» фактически возглавлялся Пав. Михайловым, бывшим членом Западно-Сибирского комиссариата, и Б. Марковым, главным самарским «агентом» в Сибири.

Союз занимал какую-то среднюю еще позицию между «Черновцами» и открыто пошедшей на соглашение с большевиками группой «народ». В декларации летом 1919 г. союз заявлял, что будет «поддерживать Комитет членов Учр. Собр. в его стремлении немедленно после свержения Колчака, не откладывая, начать выборы в сибирское Учр. Собр.». В то же время он декларировал, что будет «содействовать большевикам в свержении диктатуры Верховного правителя». По его мнению, лучше прервать выборы в сибирское Учр. Собр. в случае решения народа признать советскую власть, чем медлить и тянуть с правильным устройством народной жизни теперь, когда всеобщая разруха и разлад измучили и измотали весь народ [приложение к тексту Болдырева. С. 552].