Чингисхан

Согласно каноническим произведениям даосизма — «Дао дэ цзин» (Книга о Пути и Добродетели), приписываемой Лао-цзы, «Ле-цзы» (Книга учителя Ле) и «Чжуан-цзы» (Книга учителя Чжуана) — существуют различные состояния, которые душа претерпевает после смерти: жизнь в погребении, существование в лоне Девяти Мраков Желтых Источников, блаженство рядом с Всевышним Господом. Даосизм произвел на свет целый пантеон: наяд источников, духов гор, бессмертных и блаженных.

Эта доктрина была разработана библиотекарями, господскими архивариусами, корпорацией, ревностно хранившей и оберегавшей свои знания, науку и технику, мало распространенную в то время: медицину, фармакологию, диетологию, но также основы астрологии, магии и колдовства. Очевидно, именно этот аспект на фоне натуралистического монизма позволил даосизму приобрести новых последователей за счет конфуцианства, религии официальной и чуть ли не государственной.

Начиная с VII века даосизм имел духовенство со своей иерархией и многочисленные храмы. Часть аристократии в поисках духовного обновления не замедлила с ним сблизиться. Его сложный ритуал, громоздкая служба, его аскетизм могли соблазнить только принцев, государей и интеллигенцию, имеющих возможность этому предаваться. Тем более, что некоторые даосские обряды позволяли, как утверждали, превращать нечистую воду в питьевую, общаться с небесными божествами и ипостасями высшего Единства или даже получать рецепты напитков, дающих бессмертие. Некоторые даосы пользовались, таким образом, очень большой известностью, в частности те, кто был родом из провинций Сычуань или Шаньдун, где эта религия возникла и развивалась. Чан Чунь происходил как раз из Шаньдуна. Этот человек был не только алхимиком и астрологом, он был мыслителем высочайшей духовной строгости.

Итак, Чингисхан приказал разыскать в Китае этого святого человека, чья слава дошла до глухих монгольских степей. Тот, кто стал «властелином мира», по выражению Джувейни, может быть, хотел теперь завоевать другие области, кроме тех, которые можно покорить мечом?

Старому китайскому монаху было семьдесят два года, когда он получил послание хана. Несмотря на свою старость он решил предпринять это длинное путешествие, которое должно было привести его к летучему Двору монгольского монарха. Решение достаточно поразительное, так как он шел навстречу желаниям завоевателя его собственной страны, того, кто был виноват во множестве разрушений, произошедших всего несколько лет тому назад. Когда посланцы хана предложили ему совершить это путешествие в повозке, рядом с другими повозками, перевозящими женщин, предназначенных для увеселения Двора кочевников, Чан Чунь, говорят, был глубоко возмущен. Без сомнения, в нем оставалось еще нечто очень важное от конфуцианской философии, чтобы осмелиться открыто восстать против того, что ученый может быть поставлен на одну доску с женщинами!

Итак, в марте 1221 года Чан Чунь покинул район Пекина, чтобы медленно прокладывая путь по следам, оставленным последними зимними ураганами, попасть в места, становящиеся все более и более бесплодными. Даосского монаха сопровождал один из его учеников, тщательно записывавший все мелкие и крупные события, которыми было отмечено их долгое странствие через Верхнюю Азию. Не в первый раз китайские путешественники проезжали через эту область. В 138 году Чжан Кьян уже встречал этих «варваров» — юэчжи — к северу от Амударьи, во время путешествия, приведшего его в Согдиану и Фергану. Буддистские монахи также бывали в Индии между IV и XI веками; сохранились дорожные записки Фа Сяня (около 414 года) и Сюань-цзана («Записки о странах Запада»), написанные в середине VII века. Затем, во времена династии Тан, императорские чиновники Су Каньсу и Сун Гуан представили доклады о Джунгарии и Туркестане и о народностях рузгенов и киданей.

Составленный его последователем Ли Цзичаном рассказ Чан Чуня «Дальнее странствование на Запад» представляет собой точное описание путешествия, во многом совпадающее с записками, оставленными европейцами, например, Виллемом де Рубруком и Сен-Кантеном. Этот рассказ воспроизводит изумление образованного человека, покинувшего Пекин и едущего на встречу с величайшим «варварским» государем обитаемого мира.

В конце апреля 1221 года, в последние дни зимы, Чан Чунь прибыл на берега реки Халхи, туда, где находился стан Темугэ, внука великого хана: «Лед начинал таять и новая трава показалась из земли. Праздновали свадьбу, и многие монгольские вожди только что приехали и привезли кобылье молоко. Мы увидели много сотен повозок черного цвета и выстроенные в ряд войлочные юрты. На седьмой день учитель Чан Чунь был представлен принцу, который попросил у него способы продления жизни».

Чан Чунь не был приглашен на свадьбу, происходившую внутри лагеря кочевников, но Темугэ передал даосскому монаху сотню лошадей и волов, чтобы обеспечить одновременно продвижение и питание обоза — до афганских пределов, где находился тогда великий хан. Отметим, что путешественник не пошел по Шелковому пути, который был кратчайшей дорогой, — чтобы отправиться из Пекина на берега Амударьи. От Люоана (или Лояна), колыбели китайской культуры, Шелковый путь шел двумя маршрутами: один проходил к северу от Такла-Макан, другой — к югу, через Хотан и Яркенд. Но Чан Чунь, избегая идти этими путями, поднялся очень далеко к северу, через Монголию и Джунгарию. Этот значительный крюк поднимает вопрос о полноте проявлений независимости Си-Ся и о реальности контроля монголов в западном Китае: империя Си-Ся, ставшая вассалом Чингисхана после многих конфликтов (с 1205 по 1209 год), на самом деле отказывалась поставлять кавалерийский контингент.

Пройдя вдоль левого берега реки Керулен, Чан Чунь продвигается, таким образом, на запад, по направлению к верховьям Орхона. В середине лета он оказывается в императорской Орде, где жены и наложницы Чингисхана живут в ожидании возвращения их властелина. Бортэ принимает даосского монаха, угощает его кумысом и различными «белыми яствами». Принцессы, китайские и тангутские, прислали ему также теплые одежды, хотя стояла летняя жара, и различные подарки. Чан Чунь отмечает, что стан кочевников состоит из многих сотен войлочных шатров, паланкинов и «палаток», более или менее постоянных.

В конце июля монах снова отправляется в путь; по дороге он замечает груды камней: «Вершины гор были еще покрыты снегом. У их подножия часто виднелись tumuli. Сверху мы иногда замечали следы жертвоприношений духам гор». Чан Чунь проезжает недалеко от развалин города Холуо-сяо; затем путь его лежит через пески, свидетельствующие о безводности мусульманских земель.

В середине августа путешественник прибывает в Чинкай-Бельгасун, где встречает колонии поселенцев-невольников; это военнопленные, в основном, китайцы, принужденные выполнять разные виды работ. Здесь Чан Чунь встретился с бывшими наложницами Двора Цзинь, которые приняли его, плача от радости. Правитель поселения, Чинкай, приехавший несколько дней спустя, попросил путешественника ускорить уход своего каравана, так как он получил приказание великого хана. Чан Чунь торопится, но трудности пути замедляют продвижение: то нужно подталкивать повозки вдоль обрывистых склонов, то замедлять ход на крутых спусках. После долины Булгун Чан Чунь замечает, что сопровождающие его погонщики монголы смазывают кровью головы своих лошадей, чтобы отогнать злых духов, и открыто говорят, что хорошему даосу нет нужды прибегать к таким суеверным приемам. Вдали виднеются уже Небесные горы (Тянь-Шань).

Погонщикам понадобился целый месяц, чтобы добраться до уйгурского поселения Бешбалык, расположенного чуть больше, чем в ста километрах к востоку от Урумчи. Начиная отсюда путешествие становится более легким. Путь усеян оазисами, и на орошаемых землях взгляду открываются ряды фруктовых деревьев, поля пшеницы рядом с маленькими поселками, зажатыми между дюнами. Эта область, населенная, в основном, уйгурами, горячо приняла Чан Чуня, чья известность, видимо, очень велика, даже если рассказ его ученика, несомненно, приукрашен. В Джамбалыке Чан Чуню преподнесли вино и дыни. Это был последний город, где еще чувствовалось влияние буддизма; за ним начинается мусульманский мир, принявший эстафету Шелкового пути. После озера Сайрам, в окрестностях Талки, даосский монах замечает, что Джагатай, второй сын великого хана, построил через реки мосты.