Инквизиция: царство страха

От разведки постоянно поступали данные и о других заговорах. Опасность, как ясно показывали эти сведения, увеличивалась с каждой минутой. Чрезвычайно острый характер планов противника не знал границ. Заговоры против Испании набирали такую силу, что враг вашего врага более не был вашим другом. Враг вашего врага становился по странным стечениям взаимных сложных обстоятельств и из-за ненависти к испанцам, другом врага…

В сложившихся условиях морисков перестали рассматриваться как отдельные личности. Они стали общей массой, «врагом» [811], стереотипным злом, которое нужно уничтожить [812]. К 1580-м гг. уже все мориски без исключения считались тайными мусульманами [813], словно в их поведении не было никаких нюансов [814]. В Мислате, в районе Валенсии, рабочего Франсиско Корзо осудили отчасти потому, что, «по общему мнению все люди Мислата были маврами» [815].

Хуан де Ривера, архиепископ Валенсии, которого позднее канонизировали, в начале XVII века писал Филиппу III: «Ненависть и упорство морисков в отношении католической веры одинаковы у всех из них („уно эн тодос“)» [816]. Это могло заставить тех, кто не мог делать различия между отдельными личностями своих врагов, почувствовать ненависть ко всем и сразу [817].

Но на самом деле ситуация оказалась крайне сложной. Если в XVI веке некоторых «старых христиан» привлекал ислам, то сейчас наблюдалось бесчисленное множество случаев, когда мориски искренне хотели стать христианами. Члены семей морисков, которые были христианами, часто доносили на своих родственников за исполнение исламских обрядов. Это говорит о том, что их подход к религии был совершенно неоднозначным [818].

То, что ассимиляция стала возможной, можно проследить на примере Хуана де Сориа, на которого в 1596 г. в Толедо донесла его двадцатилетняя дочь за то, что он выражал сомнения относительно христианства. Она, будучи добросовестной христианкой, сочла подобное глубоко оскорбительным [819].

То, что религиозная практика была далеко не одинаковой в семьях морисков, продемонстрировано в 1602 г., когда жена Мигеля Арапеля донесла на него за «исламское поведение». Безусловно, в их семейном доме жизнь медом не казалась, поскольку она устроила скандал и была просто в шоке из-за вероотступничества мужа, хотя он и был обрезан [820].

Такая симфония доносов со стороны близких родственников вызывает отвращение. В конце концов, инквизиция представляет собой лучшее хранилище памяти о прошлом, чем большинство учреждений, основанных на взаимозависимости любви и ненависти.

Служители инквизиции претендовали на любовь к своим заключенным, а обращались с ними с ненавистью. Так и любое глубокое чувство легко переходит в свою противоположность.

В этом древнем городе в долине реки Палансиа напряженность между общиной морисков и «старыми христианами» всегда была высокой. Большой порт Валенсии (и трибунал инквизиции) располагались слишком далеко, так как Сегорбе находится между двумя горными цепями с зазубренными вершинами. И в эта местность была буквально испещрена изолированными общинами морисков.

По мере увеличения напряженности она неизбежно проявилась в Сегорбе, так как оставалось мало времени до того момента, когда Филипп III принял ужасное решение изгнать всех морисков из Испании.

В 1608 г. на вдову Марию Харамфу, жительницу общины морисков приблизительно сорока лет, донесли в инквизицию в Валенсии [821]. Ее обвинитель, такой же мориск, уже покаявшийся в тайном исповедании ислама барселонской инквизиции, искал способа доказать чистосердечность своего примирения с католической церковью. Но, несмотря на всю искренность и чистую совесть, для самого мстительного суда в мире мотивация никогда не становилась доказательством абсолютной чистоты.

Большой и комфортабельный дом Марии Харамфы, как сказал свидетель, мориски Сегорбе использовали в качестве мечети. В нем встречались различные «альфаки». В этом доме они проповедовали морискам, читали стихи из Корана, который находился на скамье перед ними. Самые старые и наиболее ученые из них носили характерные головные уборы (токады), украшенные золотом и серебром, в руках у них были посохи, словно они епископы. Они учили морисков, как следует совершать ритуальные омовения, как молиться, а также какие праздники следует отмечать. А когда они громко читали, собравшиеся должны были вторить им, подобно тому, как это происходит, когда священник молится со своими прихожанами.

Анонимный свидетель мог дать такое графическое описание, так как сам посещал эти молельни в Сегорбе несколько раз. Харамфа, сказал он, получала огромную личную выгоду от этих дел. Община Сегорбе платила ей тридцать дукатов за наем дома, а также обеспечивала ее тремя бедными женщинами, которые помогали убирать дом и белить его перед четырьмя основными праздниками в году. Харамфа получала несколько ковриков с черно-белым тканым узором, благословленных «альфаки», на эти коврики были нанесены исламские символы.

Мария Харамфа, естественно, отрицала все обвинения. Правдой было то, что к ней в дом приходили многие мориски, но в этом нет ничего исламского. Обвинитель просто пытался завоевать доверие инквизиторов.

Однако инквизиторы быстро покончили с ее защитой. Собирая доказательства против Харамфы во всей общине, им оставалось только принимать свидетельства огромного количества морисков, которые посещали «мечеть» каждую пятницу после совершения омовений у себя дома. Спустя восемьдесят лет после того, что считалось искренними попытками обратить их в христианство, инквизиторы приходили в отчаяние от непокорства мусульман и отказа интегрироваться в национальную культуру.

К этому времени не оставалось никаких сомнений: все больше и больше морисков действительно возвращались к исламу. В деревне Бюноль священник Дамиан де Фонсека спустя четыре года написал: если в течение какого-то небольшого промежутка времени рождались двадцать детей, то родители собирались вместе и выбирали одного из них, чтобы крестить двадцать раз, меняя каждый раз имя, а священник ничего не мог поделать с этим [822].

Между прочим, Фонсека утверждал: многие мориски были приговорены к «освобождению» инквизицией, отказавшись принять христианскую исповедь, что позволило бы удушить их с помощью гарроты перед сожжением. «И как только они заявляли на аутодафе: „Вы все свидетели, что я умираю в законе Мухаммеда“, — палач в два прыжка исчезал с лестницы и прятался, опасаясь, что толпа забьет его камнями до смерти, а вместе с ним — и мориска» [823].

В разгар сопротивления христианским обрядам, писал Фонсека, движение за ислам перешло в активную фазу. Многие мориски соблюдали Рамадан, бродя во время месячного поста «истощенными и бледными, едва держась на ногах, стремясь прорицать по небесам, не будучи астрологами, жадно глядя на небо и стараясь не пропустить появления первой звезды по вечерам. Тогда они все как один мгновенно исчезали с площадей и улиц» [824]. Обрезание стало обычным [825], как и применение мусульманских похоронных ритуалов: трупы заворачивали в белое полотно, на голову надевали шелковый убор, украшенный золотой нитью и черным шелком [826]. На свадьбах люди танцевали, молились и ели, как мусульмане [827].