Гибель Императорской России

Наконец, в первых числах июля прибыл один из чинов главного артиллерийского управления, генерал Залюбовский с помощниками, значительно превысившими количеством весь состав моей канцелярии, и одновременно командированный для этой же цели из штаба Двинского военного округа генерал Слезкин. Оказалось, что генерал Залюбовский никаких инструкций, кроме общего указания эвакуировать заводы и промышленные предприятия города Риги, не имел, причем военное министерство не потрудилось определить ему точно наши взаимные отношения. Моя цель была избегнуть всяких недоразумений. Поэтому я предоставил генералу Залюбовскому полную самостоятельность в деле эвакуации, сохранив за собой, кроме наблюдения, решение принципиальных вопросов, для чего приглашал в особые заседания не только чинов местной администрации и постоянно менявшихся представителей военного министерства, но также всех заводчиков. Генерал Залюбовский оказался человеком очень энергичным, но мелочным и склонным преувеличивать свою роль. Мне удалось избежать всяких личных столкновений, несмотря на то, что некоторые предъявляемые им требования были совершенно невыполнимы, что не помешало ему обращаться в Петроград с многократными жалобами. Между прочим он отнес к торгово-промышленным предприятиям, подлежавшим вывозу, публичные памятники, колокола и медные крыши церквей, на что, однако, впоследствии получил разрешение Петрограда, подтвержденное ставкой.

В общем, несмотря на проявленную энергию, эвакуация производилась недостаточно планомерно. Казалось, что занятие Риги германцами должно последовать через несколько дней. Станки разных заводов смешивались, а памятник Императору Петру I, отправленный морем, был потоплен. Таким образом, нарушенная промышленная жизнь торгового центра, обнимавшего около трети промышленности всей России, совершенно разорила Ригу, отозвалась на всем экономическом положении государства, почти за два года до занятия этого города германцами и то после вспыхнувшей революции. Внутри Империи эти заводы, вопреки утверждению генерала Беляева в совещании, восстановлены не были и часть станков совершенно пропала и даже была выброшена из вагонов. Между тем один Русско-Балтийский вагоностроительный завод мог выпускать в неделю до 300 вагонов, что имело особое государственное значение ввиду последовавшего уже к этому времени расстройства транспорта. Я не могу не отнестись с особой благодарностью к представителю земского и городского союза Астрову, умерявшему порывы генерала Залюбовского и своей деловитостью и работоспособностью оказавшему мне помощь в разрешении труднейших вопросов.

Описанный разгром Риги выдвинул для меня как начальника края серьезный вопрос о рабочих эвакуированных предприятий. Я считал необходимым обеспечить их материальное положение и выработал особый приказ о нормах вознаграждения, которое они должны были получить за не зависевшее от них прекращение работ. Этот приказ, почти без всяких изменений, был положен в основание изданного особым совещанием по обороне государства положения о вознаграждении рабочих при эвакуации промышленных заводов.

Эвакуация Курляндской губернии шла своим чередом, не вызвав никаких осложнений, и к моему последнему отъезду из Риги, в начале августа 1915 года, в главных частях была закончена.

В это время открылась сессия Государственной Думы. Курляндский депутат Гольдман исполнил, по-видимому, свое обещание, так как в первых же заседаниях действия курляндского губернатора С. Д. Набокова и мои подверглись незаслуженному осуждению. Министр внутренних дел князь Щербатов, который, кстати сказать, недели за две до того высказал мне при личном свидании полную свою солидарность с моей политикой в Прибалтийских губерниях и одобрительно отзывался о деятельности С. Д. Набокова,— поспешил преклониться перед думскими выступлениями, заявив об увольнении С. Д. Набокова от должности, что через несколько дней и последовало по его телеграмме. Пожертвовать мной с таким же государственным легкомыслием князь Щербатов не мог, так как я был подчинен верховному главнокомандующему, но оказалось, что он в этом отношении прибег к соответствующим ходатайствам перед великим князем. Вскоре я получил от главного начальника снабжения телеграмму с просьбой немедленно приехать к нему в город Слоним, где генерал Данилов объявил мне о полученном из ставки распоряжении отозвать меня из Риги с отчислением в резерв чинов Двинского военного округа. При этом генерал Данилов высказал свое полное недоумение перед таким приказом, так как ни он, ни главнокомандующий армиями фронта не только не имели никаких оснований быть мной недовольными, но с большим одобрением относились к моей деятельности, представив меня к внеочередной награде. Указанное распоряжение исходило лично от великого князя. С таким же сочувствием встретил меня в Витебске и князь Туманов, когда я приехал в его штаб, перешедший к этому времени из Вильно в названный город.

Я прекрасно понимал, что принятые против меня меры есть результат политической кампании моих думских и иных врагов, почему и подал через князя Туманова рапорт на Высочайшее имя, так как в это время Государь Император принял на себя должность верховного главнокомандующего, прося о расследовании моих действий. Государь соизволил милостиво отнестись к моему ходатайству, и производство дознания было возложено на генерал-адъютанта П. П. Баранова. Одновременно с этим князь Туманов был назначен главным начальником Петроградского военного округа и пригласил меня к себе на службу с перечислением в резерв означенного округа.

Перед отъездом из Витебска я, по делам моей канцелярии, составил и отпечатал отчет об управлении мной Прибалтийским краем, как это требовалось по положению о полном управлении войск. Отчет был представлен по команде, а вместе с тем я послал его при особом письме генералу Янушкевичу, на Кавказ, с просьбой доложить его великому князю. Вскоре я получил ответ об исполнении моего желания, причем великий князь выразил удовольствие, что отчет опроверг все обвинения, которые на меня взводились. Это сообщение доставило мне большое нравственное удовлетворение, так как я всегда очень ценил доброе отношение Его Высочества ко мне.

В Петрограде генерал-адъютант Баранов письмом уведомил меня о возложенном на него по Высочайшему повелению поручении, просил препроводить ему экземпляр моего отчета, а самому приехать в главное военно-судное управление для деловых с ним переговоров.

В 1880 году П. П. Баранов командовал четвертым эскадроном лейб-гвардии Уланского Ее Величества полка. Полк этот был расположен в Петергофе и входил в состав бригады вместе с лейб-гвардии конно-гренадерским полком, в который, в тот год, я был произведен в офицеры. Общая стоянка и близкие отношения между обоими полками дали мне случай хорошо познакомиться тогда с ротмистром Барановым. Впоследствии он командовал уланским полком, а затем состоял управляющим двором покойного великого князя Михаила Николаевича, августейшего шефа конно-гренадер, так что мои отношения к генералу Баранову совершенно не прерывались. Я знал его за безукоризненно честного и вполне порядочного человека, совершенно неспособного по своему характеру на какую-нибудь интригу. По моему мнению, генерал Баранов был человек довольно ограниченный, не имевший никаких познаний в сфере гражданского управления, а ко времени производства дознания он достиг довольно преклонного возраста. Тем не менее я был доволен тем, что дело попало в его руки.

При нашем первом свидании, очень любезном, он познакомил меня с помощником главного военного прокурора, генерал-майором Игнатовичем. С первого взгляда бросалась в глаза неизмеримая разница между этими двумя людьми. Рассчитывать на порядочность и беспристрастие генерала Игнатовича было нельзя. Это был тип человека: «что прикажете?» — в самой отрицательной его форме, беспринципного карьериста. Мои «друзья» — Поливанов, Родзянко и Гучков — хорошо знали его качества при выборе помощника генерал-адъютанту Баранову. С первых же слов было ясно, что он получил определенные инструкции разыскать обвинительный против меня материал. Тенденциозность его резко проявилась при последующих допросах, при которых генерал-адъютант Баранов не всегда присутствовал, и выражалась в казуистичности предлагаемых вопросов и попытках сбить на мелочах. К счастью, я обладаю прекрасной памятью, все дела управления Прибалтийскими губерниями рассматривались мной лично, а потому попытки моего следователя не увенчались успехом, что ясно было видно из присланного мне в конце расследования вопросного листа, в котором повторялись сплетни и обвинения, имевшие место в прессе и в выступлениях членов Государственной Думы, вроде необъяснимой телеграммы депутата Маклакова, что «в Риге — измена». Опровергнуть их ничего не стоило, что я и сделал в несколько дней. Несмотря на все это, расследование тянулось около года, а затем было представлено Государю Императору. Узнав об этом, я просил генерал-адъютанта Баранова дать мне возможность ознакомиться с результатами дознания, на что он письмом уведомил меня, что дознание — совершенно секретно и он может мне его дать не иначе, как с Высочайшего соизволения.