Джон Кеннеди

Что касается внутренней политики, то короткая жизнь и неожиданный конец администрации Кеннеди заслужили более сложную оценку, чем его дипломатия. В том смысле, что его администрация сохранялась до 1969 года: хотя в Белом доме произошла быстрая смена персонала, большинство людей, которые работали в правительстве США, были выбраны Кеннеди или Линдоном Джонсоном либо близко с ним работали. Бобби Кеннеди оставил кабинет в сентябре 1964 года, и Роберт Макнамара, разочаровавшись во вьетнамской войне, покинул корабль (или его попросили покинуть) в 1967 году; в противном случае назначенные Кеннеди люди все равно истощили бы свой потенциал, и это можно было бы объяснить личными обстоятельствами — то, что с Линдоном Джонсоном очень трудно работать. В этом не было существенного изменения позиции или направления. Но этот факт только подчеркивает необходимость различать личный вклад Джона Ф. Кеннеди и решения, принятые мелсду 1961-м и 1963 годами — отличие, которое тем труднее увидеть, потому что президентство, как и правительство США, гораздо больше, чем президент. Многие билли, которые Кеннеди подписал в закон, только отчасти были результатом его труда.

Его вклад очевиден в области общественного финансирования и экономической политики. Здесь он сделал больше, чем просто показал спектакль. Возможно, за исключением Вудро Вильсона, ни один президент XX века не может сравниться с Кеннеди в его интеллектуальном и практическом понимании этой стороны управления, в этом отношении он был очень похож на своего отца Джо Кеннеди. Он видел разумные достоинства советов, которые ему давали профессионалы, такие, как Геллер и Гелбрэйт, он видел необходимость выбора между ними, когда их рекомендации разнились (не для него была беззаботная вера Франклина Рузвельта в то, что всех подобных противоречий можно избежать), у него было достаточно самоуважения, чтобы выбрать, и более чем достаточно политического чутья, чтобы предвидеть, какое влияние окажут его решения. В экономической политике он был кейнсианцем, но в финансовых вопросах — прижимистым консерватором, и это, будучи слабостью гораздо менее, чем полагали его более академически мыслящие советники, являлось именно тем, что было нужно Америке. Снижение налогов оказалось экономическим стимулом, который помогал поддерживать быстрый подъем в годы Джонсона, но бережливость Кеннеди, которая держала расход финансов общества под контролем, обещала снизить инфляцию и тем самым оградить подъем от окончательного сползания в банкротство. Для Соединенных Штатов было большой неудачей, что ни Джонсон, ни Никсон, ни (прежде всего) Рейган не следовали в этом вопросе столь же настойчиво, как Кеннеди [351]. Он рассматривал силу доллара, баланс торговли и платежный баланс как серьезные вещи и строил свою политику соответственно. Отдавая дань другим мнениям, было бы излишним обсуждать, могла ли его политика предотвратить кризис 70-х годов (к тому времени при любых обстоятельствах его срок президентства уже подошел бы к концу), но не нуждается в доказательстве то, что в его время она работала, и работала, как и должно было быть, гораздо лучше, чем политика Эйзенхауэра. Что касается внешней политики, то те, кто знает, как плохо могут идти дела, согласятся, что он кое-что сделал и в этой области, и его достижения, надо сказать, не столь малы. Процветание при Кеннеди было подлинным, и вклад в него со стороны Кеннеди был значителен.

Нет необходимости повторять довод 6-ой главы, касающейся Кеннеди и гражданских прав, но, возможно, стоит перенести внимание на то, что похвала и вина немного шире этого замечания. Соединенные Штаты дошли до момента решения, результатом которого стали содержательные законы о гражданских правах и избирательном праве. Никсон имел похвальное намерение относительно голосования расистов на Юге, но даже он, если бы его выбрали в 1960 году, был бы вынужден принять Закон о гражданских правах, в противном случае он рисковал проиграть выборы 1984 года. Линдон Джонсон провел закон через конгресс, и в 1965 году — также Закон об избирательном праве. Действия Кеннеди поучительны прежде всего в том смысле, что они могут рассказать, как он улаживал отношения между Вашингтоном, движением гражданских прав, правительствами южных штатов и пещерами, которые в этом участвовали. Затем наступило время кризиса, которое явилось безжалостной проверкой для народа и его институтов и показало им, чего они стоили. Было бы трудно утверждать, что братья Кеннеди преодолели испытание с честью.

Реформа обеспечения психически больных была единственным, почти исключительным достижением Кеннеди: этого бы не произошло, если бы на выборах 1960 года был избран кто-то другой (даже если бы сенатор Кеннеди выдвинул такое предложение, как сенатор Кефаувер свое о медицинских препаратах, это, в конце концов, вероятно, попало бы в свод законов). Это был такого рода вопрос, который Кеннеди особенно нравился, ему хотелось быть хорошо информированным о существенных предложениях, касающихся улучшения и реформ, давать им ход с соответствующим красноречием и успешно проводить их через конгресс. Его отношение напоминало позицию просвещенных монархов XVIII века, и если бы он жил в спокойные времена, то, без сомнения, вспомнил бы, как гуманный и практичный государственный деятель, лишенный иллюзий, что Небесное царство находится сразу же за поворотом, но с твердой верой в способность демократического руководства непрерывно продолжал бы улучшать мир. Как бы то ни было, он жил от кризиса до кризиса, и уже только это личное стремление характеризует его достаточно, что прежде всего проявилось в его речах.

Он не был утопистом. Когда во время берлинского кризиса стало необходимо расширить законопроект и продлить срочную службу, кто-то сказал Кеннеди, что это несправедливо. «Жизнь несправедлива» — ответил он, подчеркнув ту истину, которой его научили успехи и неудачи. По этой причине он не был напуган тем, что он знал о темных глубинах, которое взрастили его убийцу. Он придерживался своей религии, но не настолько, чтобы отрицать первородный грех. Америка и американские институты никогда не будут совершенны, но могут быть улучшены, и лучше всего это можно сделать посредством демократической политики. Кеннеди, казалось, находился под большим впечатлением от президентства и изобретательности человеческого ума и получал удовольствие от обоих. Несомненно, он наслаждался своим политическим успехом, благодаря нормальным чувствам амбиции, гордости и тщеславия; было бы удивительно, если бы было наоборот, и его открытая радость из-за обладания властью гораздо предпочтительнее, чем мучения Иисуса в президенте Эйзенхауэре, который никогда бы не позволил этому честолюбию довести его до Белого дома, или отчаянные колебания президента Джонсона между гротескным самовозвеличиванием и столь же гротескным самоуничижением. Но, хотя он восхищался психологией, какое это имело отношение к тому, что президент делает с собой и своей властью, будучи на этом посту? Он может, если хочет, потратить время на сон, как президент Кулидж, который является более подходящим примером для подражания, чем президент Рейган.

Для своей роли Кеннеди выбрал пример обоих Рузвельтов. Их делом было вдохновить людей, и, как сказал Теодор Рузвельт, Белый дом был для этого прекрасной трибуной. Время Кеннеди было недолгим, поэтому он имел мало завершенных дел, но его слова были сильны, и пули Освальда доказали, что его президентство запомнится прежде всего его красноречием и воздействием этого красноречия.

Над ним всегда подтрунивали, называя его человеком слов, человеком, чьи прекрасные речи ни к чему не вели и кто, как бы то ни было, не писал их. Правота или неправота этих наблюдений не нуждается в обсуждении, в равной мере и то и другое близко к правде. Действительно, Кеннеди, возможно, не мог сам составить все речи и обращения: он был очень занят, как и все современные президенты. Но он активно участвовал в создании важнейших из них, и тем активнее, чем скорее росли его опыт и уверенность в себе. И написание речей — не самая важная роль президента. Ораторское искусство состоит в том, чтобы написать или сымпровизировать сценарий и использовать его, чтобы донести свои чувства и свое видение до аудитории. Мартин Лютер Кинг был превосходным образцом этого искусства в 60-е годы, но Кеннеди нельзя поставить ниже его (он ценил его и уважал как своего наставника). Он медленно рос как публичный оратор, но его речь в Берлине показывает, что к лету 1963 года у него оставалось мало белых пятен: «Многие люди в мире не понимают или говорят, что не понимают, каков предмет большого спора между свободным миром и коммунистическим. Пусть они приезжают в Берлин! Там есть несколько людей, которые скажут, что коммунизм — это веяние будущего. Пусть они приезжают в Берлин! Есть в Европе и других местах также те, кто говорит, что они будут сотрудничать с коммунистами. Пусть они приезжают в Берлин! Есть и те немногие, которые скажут, что коммунизм — это система зла, но она позволяет нам двигаться по пути экономического прогресса. Пусть они приезжают в Берлин!» [352]. В этом есть свой парадокс: этот по сути своей невозмутимый человек не доверял возбужденным эмоциям и почти боялся бурного восхищения толпы: ему не нравилось, когда ему говорили, что со времен Гитлера еще никто не имел такого успеха, как он. Эта и другие речи в тот роковой год принесли ему признание самого блестящего оратора со времен президентства Франклина Рузвельта. Это было силой, которую он вкладывал в свои речи, и которые были больше, чем просто словами, которые завоевали для него постоянное место в истории и, возможно, в литературе.