Джон Кеннеди

Как только начались споры вокруг отчета комиссий Уоррена (возможно, с публикацией в 1966 году работ Марка Лэйна «К приговору суда» и Эдварда Джея Эпштейна «Дознание»), за дело взялись маньяки, сентиментальные люди, оппортунисты, сумасшедшие, мистификаторы, преступники, шарлатаны и уфологи. Их усилия были так прилежны, что неудивительно, что через некоторое время американцы уже не верили, что Освальд действовал один, хотя не было согласия в том, кто ему помогал. Есть надежда, что эта иллюзия умрет, как только возобладают такая убедительная информация и высшая логика, как в книге Джеральда Познера «Дело закрыто». Тем временем студенты-американцы могли отметить факт, что теоретики, придерживавшиеся версии заговоров, делились на два лагеря: в одном находились те, кто надеялся, что, когда все станет известно, справедливость наконец восторжествует и их вера в свою страну будет восстановлена; в другом были те, чьей целью с самого начала являлось разрушение этой веры, искренность критики придала им внушительность, что безуспешно пыталось сделать американское правительство в 60-х и 70-х годах. Но так как за убийством Кеннеди действительно не стояло никакого сценария (если не считать того, что мы признали Освальда единственным участником заговора), то усилия теоретиков годились только на то, чтобы озадачивать и искажать общественное понимание, каковы бы ни были намерения. Они скорее ослабляли американскую демократию, чем реформировали ее; как убедительно заметил Познер, они также «прощали человека с руками в крови и издевались над президентом, которого он убил» [346]. Они отвлекали внимание от реального смысла убийства, смысла столь ужасного, что многие американцы в спорах вели себя так, как будто не хотели этого знать, в то время как другие, такие, как Уильям Манчестер [347], отказывались вообще видеть в этом какой-либо смысл. Смысл сводился к факту, что Соединенные Штаты являются страной, где Ли Освальд пожелал убить Джона Ф. Кеннеди и смог это сделать.

Соединенные Штаты — большая страна, но в то же время и деревня. Как бы ни различались ее жители, они все оставались соседями, их жизни постоянно соприкасались. Среди немногих друзей Освальда в Далласе был человек, Джордж де Мореншильдт, которой также являлся и другом родителей Жаклин Кеннеди. Освальд и Джек Кеннеди были связаны не только посредством такого рода совпадением и пулями. Их жизнь молено рассматривать как негатив и позитив одной и той же картинки.

Джон Фицджеральд Кеннеди казался воплощением американской мечты. Молод, красив, богат, умен, атлетичен и сексуален, смешлив, доволен и великодушен — он взошел на президентский престол как принц. Благодаря своему обаянию, смелости и общительности этот католик, наследник Ирландии, политической машины и темных дел бизнеса, защищал свой народ, свою веру, партию, традиции и институты своей страны. Он был самой большой надеждой, которую Америка дала миру [348]. Он был слишком хорош, чтобы быть правдой; Кеннеди был далек от совершенства, и всплывшие факты о его слабостях горько разочаровали критиков, писавших после его смерти; но легенда была достаточно правдива, чтобы объяснить, почему мир испытывал к нему любовь и возлагал на него большие ожидания.

И никакого будущего не было у Ли Харви Освальда. Если бы в американской системе было достаточно проявлений патриотизма, то все события его жизни оказались бы невозможны; в действительности они подтверждали правоту замечания президента Кеннеди, сделанного им во время инаугурационной речи: «Если свободное общество не может помочь многим из тех, кто беден, то оно не будет в состоянии защитить тех немногих, кто богат».

Родители Освальда не выдерживали требований, которые предъявляла к ним жизнь. Отец исчез, когда тот был еще ребенком. Мать два раза неудачно выходила замуж, считая, что трудно удержаться на какой-нибудь работе больше нескольких месяцев, и была не в состоянии воспитать своих сыновей надлежащим образом. Ли никогда не задерживался надолго ни в одной школе, особенно из-за трудностей в общении, его служба в морском корпусе не научила его ничему, кроме умения стрелять; после своего отъезда из Советского Союза он быстро ополчился против него, в Америке он удерживался на работе не дольше своей матери. Это не снимает с него ответственности за его действия и не перекладывает на общество — весьма враждебное; с начала до конца он представляется гнусным человеком, который не заслуживал удачи тех, кто пытался помочь ему и его жене. Но дело в том, что Соединенные Штаты не могли бы спасти его. В определенном отношении он был настоящим американцем, который всегда ищет идеальное общество, «Изумрудный город». Он искал убежища в морском корпусе, в России и Далласе, в последние месяцы жизни он безуспешно пытался податься на Кубу, которая, возглавляемая Фиделем Кастро, представляла еще одно иллюзорное воплощение его надежды. Но ничего не удалось. Это объясняет его тягу к марксизму. Во всем этом проявилось если не реальное, то мысленное бегство от мира, который не принимал его таким, какой он есть, и не оставлял надежды. В эру «холодной войны» для него было естественным обратиться к коммунизму, громко и открыто отрицавшему все, чего придерживалась Америка; это было для него столь же легко, как и для юного Адольфа Гитлера обратиться к антисемитизму в габсбургской Вене. Но мере того, как на него оказывали давление сексуальные, общественные и экономические неудачи, он все дальше и дальше углублялся в мир фантазий, где он представлялся себе очень значительным (многозначительный американизм!) и где были возможны возмездие и триумф. Перемены дали ему возможность реализовать эти фантазии: он начал искать случая появиться героем на месте для дачи свидетельских показаний, почти как убийцы царя Александра». Но это не делало Ли Освальда ниспровергателем американской мечты: это было его существованием.

Возможно, это служит объяснением его убийства. Джек Руби, почти трогательная фигура в данной истории, потерпел почти такой же крах, как и Ли Освальд. Он слишком хотел стать известным. Он хотел быть богатым, знаменитым и приглашенным в круги сильных мира сего — или, во всяком случае, в круги известных. Но в 1963 году он был не более чем владельцем двух ночных клубов в Далласе, долги которых почти сокрушили его, новость об убийстве Кеннеди была воспринята как ужасный удар. Как и Освальд, он спасался бегством в мечтах о том, какой должна быть его страна — местом равных возможностей и успеха. Кеннеди был олицетворением этого. Он также символизировал собой убежище для всех преследуемых, особенно евреев. Руби со всей ясностью осознавал уязвимость этого народа и был рад тому множеству евреев, которых Кеннеди назначил в свою администрацию (хотя в информированности Руби приходится сомневаться, особенно если учесть, что он, как оказалось, не знает, кто такой Эрл Уоррен). Выстрел Освальда оборвал его мечту в то время, когда он переживал финансовый крах. Он начал часто появляться в далласском отделении полиции, где содержался Освальд после ареста, и в конце концов уже более не мог выносить самодовольной усмешки убийцы. Его не следовало допускать близко к Освальду, но департамент полиции Техаса оказался компетентен в защите убийцы не более, чем в защите его жертвы. В традициях лучших времен Руби проявил взрывной характер. «Ты убил моего президента, предатель!» — выкрикнул он и выстрелил. Он был убежден, что действует от имени Америки, и ожидал, что его будут встречать как героя. Он действительно не понимал, что потратит несколько лет, которые ему остались, в жалком состоянии, в тюрьме, убежденный, что в подвалах тюрьмы подвергаются избиению евреи. Он умер от рака в Парклендском госпитале 1967 году.

Нельзя отрицать, что подобные грязные, печальные события отразилась не только на жизни Джека Кеннеди, но и на всех его стремлениях и желаниях, на всем, над чем он работал и чего хотел, о чем мечтал. Он верил в огромный созидательный потенциал политического лидерства и верил в себя как лидера [349]. Нельзя отрицать, что он прилагал все усилия для воплощения своей веры. Здравомыслящий, осторожный, весьма практичный политик, всегда раздражавший своих последователей тем, что не шел так быстро и далеко, как им этого хотелось, тем не менее, он все время старался побудить своих граждан более смело овладевать возможностями, предоставляемыми американской свободой; и он всегда был открыт для новых идей и предложений. Если и были противоречия в его личности, то среди них существовало одно, которое не могло быть решено, так как оно определяет его характер и отчасти объясняет восхищение его современников; оно особенно проявлялось через его острый ум и юмор, этих бесценных помощников в разрешении человеческих трудностей. Через официальное ли красноречие и законодательные предложения, улыбаясь или помахивая рукой из проезжающего лимузина, он завоевывал симпатии сограждан и утверждал президентство в глазах его коллег и соперников. Невозможно сказать, выглядела бы в 1961 году администрация Джонсона или Никсона так же, но было совершенно ясно, что ни один человек, которому удалось позже попасть в Белый дом, не смог поколебать чары Кеннеди. Они старались быть собой, как и Кеннеди: все принималось во внимание в невозможной попытке объяснить неудачу этих усилий. Но Джонсон, продвигая и расширяя программу Кеннеди, пока она не стала его собственной и впервые столь огромной со времен первого срока правления Франклина Рузвельта, проявил себя как очень творческий политик; в равной мере и законодательные успехи первых лет пребывания Никсона у власти не должны быть заслонены двумя катастрофами — Вьетнама и Уотергейта. Репутация этих двух преемников Джека Кеннеди до определенной степени служит подтверждением его взгляда на президентство.