Веселие Руси. XX век

Видимо, не так уж и присочиняла сельская частушка:

Налицо было общенародное «единение во хмелю», которое резко пошло на убыль только с началом весенних полевых работ. В последующие годы деревня столь масштабному и интенсивному поклонению Бахусу уже не предавалась, но не было отмечено и «трезвенного движения», сравнимого с довоенным уровнем. Более того, классический самогон стал своего рода визитной карточкой первых лет нэпа. В масштабах всей страны деревня превратилась, по сути, в гигантский винокуренный завод, снабжающий самогоном как сельское, так и городское население. В нэповский период производство самогона в большей степени, чем в годы Гражданской войны, служило способом обогащения, поэтому им в крупных масштабах могли заниматься только весьма зажиточные хозяйства. Бедняки привлекались кулаками к выделке самогона за плату тем же самогоном. Перед нами типичное письмо-донос неизвестного автора из Рязанской губернии: «В селе

Заполье проживает кулак Моськин. До революции имел десятки десятин земли, революция отняла у него, но он сумел все-таки приспособиться и в 1923 году занялся торговлей самогоном. Этим обирал крестьян, набивая свой карман» [491].

Но кулацкое «самогонное предпринимательство» было только вершиной айсберга. Слишком уж очевидной и привлекательной, особенно в провинции, была экономическая выгода от такой торговли: в 1924 году бутылка сахарного самогона крепостью 75 градусов в деревне стоила 50 копеек, а в городе ее цена доходила до 2 рублей [492].

По данным анкетного опроса Госспирта, летом 1923 года до 10 % крестьянских хозяйств занимались производством самогона. Согласно данным официальной статистики, в целом за тот год на самогон было переведено 100 млн пудов хлеба (то есть около 2 % урожая). В условиях кризиса промышленности и неразвитости рынка товаров самогон стал в деревне суррогатом денег: им расплачивались по установленной таксе за различные работы, за транспорт и прочие услуги. Резко расширились масштабы обрядового пьянства – на свадьбах и похоронах, во время религиозных праздников и т. д.

Вот как описывает Пришвин подготовку к Троице в деревне в 1921 году: «Удалось, наконец, повидать, как изготовляют самогон. Дмитрий Иванович этим занимается для добывания хлеба: «Так, говорят, не достанешь, а за самогон сколько хочешь». Винокурение было в лесу, прятались не от начальства (начальству все известно), а от своих. Свои налетят, и много надо угощать. В лесу стояла бочка с закваской, по случаю холода квасилась три дня. В бочке было растворено 3 пуда хлеба, из каждого пуда выходит четверти 2–3 самогона. Выкопали яму для котла вместимостью в 1 пуд хлеба, под котлом развели легкий огонь, на котел надели бочонок, пазы и дырочки замазали глиной, в донное отверстие вставили змеевик и его опустили в бочку с водой для охлаждения паров, и у входного отверстия для собирания драгоценных капель чайник» [493].

Наблюдения социологов в одной из деревень Вологодской губернии в 1924 году показали, что 52 крестьянских двора потратили на самогоноварение по случаю 10 праздников около 50 центнеров ржаной муки, а всего на самогон перевели за год в среднем по 10 пудов муки. На объемы самогоноварения мало повлиял даже голод 1921–1922 годов. Так, заведующий отделом агитации и пропаганды Кушкинского комитета Компартии Туркестана И.Е. Иванов, приехавший в родную деревню Бор Тверской губернии в начале 1922 года, был, мягко говоря, поражен царившим там повсеместным, беспробудным пьянством: «В данное время почти в каждом дворе делают самогонку, и пьяные рожи наслаждаются, а за 1000 верст в Поволжье умирают сотнями, тысячами от голода дети, старики, все население» [494].

В Москве только в связи с самогоноварением «из нужды» в 1923 году было арестовано 6373 человека, в том числе 1514 рабочих, 549 безработных, 793 служащих, 323 ремесленника и 296 крестьян. О размахе самогоноварения в начале 20-х годов свидетельствуют и архивные данные челябинского историка и краеведа Н.М. Чернавского. Только за один 1922/1923 хозяйственный год челябинской губернской милицией было задержано 3711 самогонщиков, конфисковано 1266 самогонных аппаратов и вылито 2569 ведер самогонки, барды и других суррогатных напитков. То есть челябинцы голодали и болели, но самогон продолжали гнать. Во время обследования, осуществленного по поручению бюро ячейки РКСМ студентами Симбирского чувашского института народного образования во время зимних каникул в январе 1923 года, выяснилось, что у большинства крестьян-чувашей хлеба до нового урожая не хватает, а пьянство с приближением Рождества с каждым днем увеличивается [495].

Именно против самогоноварения был направлен главный удар коммунистической пропаганды. Одним из первых нанес его Владимир Маяковский агитационным лубком 1923 года «Вон – самогон!». Идеологическая подоплека антисамогонной кампании очевидна: стихи, иллюстрированные автором, трактовали пьянство как политическое зло, провоцируемое врагами советской власти. Соответственно, борьба с алкоголем уподоблялась борьбе с контрреволюцией. Неслучайно очень близка их образная трактовка – в виде зеленого змия.

Но правительственные меры 20-х годов носили скорее характер кампанейщины, штурмовщины и прямого администрирования. Так, в ноябре 1922 года 140-я статья УК РСФСР, предусматривавшая лишение свободы на срок не меньше 1 года с конфискацией части имущества, была изменена в сторону ужесточения карательной практики. Теперь «изготовление и хранение для сбыта, а равно торговля самогоном в виде промысла, с целью личного обогащения, карается – лишением свободы на срок не ниже трех лет со строгой изоляцией, конфискацией всего имущества и поражением в правах на срок до пяти лет». За самогоноварение без цели сбыта и хранение спиртного предусматривался штраф до 500 рублей золотом или 6 месяцев принудительных работ [496].

Широкую кампанию борьбы с самогонщиками (по РСФСР в 1923 году было изъято 115 тысяч самогонных аппаратов, а в следующем году – 135 тысяч [497]) стимулировала введенная система премиальных отчислений от штрафов. Специальное постановление правительства «О распределении штрафных сумм, взыскиваемых в судебном и административном порядке за незаконное изготовление, хранение и сбыт спиртных напитков и спиртосодержащих веществ» от 20 декабря 1922 года предусматривало поступление половины взысканных сумм для поощрения сотрудников милиции, а остаток делился поровну между «прочими лицами», способствовавшими изъятию, и местными исполкомами [498]. Весьма сомнительно, что подобными методами можно было искоренить пьянство и остановить самогонокурение.

В целом неэффективной оказалась и деятельность созданной по инициативе Президиума ВЦИК и утвержденной решением Политбюро ЦК РКП(б) 27 сентября 1923 года постоянной комиссии для борьбы с самогоном, кокаином, пивными и азартными играми под руководством Смидовича. В рекомендациях комиссии, наряду с мерами административного воздействия и культурно-просветительской работой, ставился также «вопрос о вине и пиве как возможном отвлекающем от самогона». Но вытеснить самогон с помощью продажи пива и виноградных вин крепостью до 14 градусов никак не получалось. Попытки сбить рост самогона расширением продажи слабоалкогольных напитков сыграли некоторую роль только в крупных городах. Тогда как в провинции эти меры не достигли результата. Смоленская газета «Рабочий путь» поместила сообщение о попытке арендатора пивоваренных заводов Шварца провести анкетирование среди крестьян губернии по вопросу малого потребления пива. Опрос выявил недостаточную конкурентную способность пива по сравнению с привычным самогоном [499].