Распутин. Выстрелы из прошлого

К слову, «жандармом Европы» безответственные болтуны Николая прозвали за одну-единственную акцию: подавление русскими венгерского мятежа по просьбе австрийского императора. Мера была вынужденная и самая что ни на есть полезная: в 1848 г. по Европе там и сям полыхало множество «революций», и была нешуточная опасность, что Европа обвалится в кровавый хаос с самыми что ни на есть непредсказуемыми последствиями. Не говоря уже о том, что против бунтующих мадьяр бок о бок с русскими воевали и другие славяне, «австрийско поданные» – хорваты, словенцы и словаки, отчего-то не соблазнившиеся на бунт, а оставшиеся верными императору Францу-Иосифу (впрочем, об этой истории я подробно писал в «Гвардейском столетии»).

Да, о революциях… В том самом 1848 г. по Европе как раз болтался товарищ Герцен – и прибыл во Францию, где намеревался всем и каждому рассказывать о деспотизме Николая I, повесившего пятерых декабристов (между прочим, согласно приговору суда). И надо же было такому случиться, чтобы именно в это время в Париже громыхнул один из тех многочисленных бунтов, которые французы привычно именуют «революциями». Власти его подавили без всякой жалости – после чего в несколько дней расстреляли по приговорам военно-полевых судов одиннадцать тысяч человек (не считая тех многих сотен, кого прикончили при подавлении заварушки без всякого намека на суд)…

Тот, кто решит, что товарища Герцена это чему-нибудь научило, крупно ошибается. Этот горлопан так ничего и не понял – и до самой смерти еще много лет таскался по Европе, уныло и многословно распространяясь насчет российской тирании и сатрапа Николая…

Николаевские времена не были ни раем, ни преисподней – просто-напросто у них были свои законы, присущие только этому историческому периоду (как случается сплошь и рядом, и не только в России). Свои порядки, установления, нравы и традиции…

Вспомним историю с князем Шаховским. К ней вплотную примыкает вторая – поручика Павлова. Некий молодой повеса соблазнил его сестру, но жениться отказался, а там и подыскал себе другую невесту. Поручик пришел к новобрачному и проткнул его кинжалом. До смерти. Его разжаловали и собирались отправить в ссылку – но, узнав все обстоятельства дела, император отменил приговор и вернул Павлову офицерские погоны. Кроме закона, должна быть еще и справедливость…

Сдается мне, читателю интересно будет узнать, как при Николае I полиция управлялась с мелкими делами. Человека, совершившего какое-то буйство, бесчинство, затеявшего уличную драку, городовой вел в участок. Там дело рассматривал квартальный (начальник полицейского участка) – и непременно в присутствии так называемого «добросовестного». «Добросовестный» этот специально избирался всеми жителями, обитавшими на территории полицейского участка, чтобы присутствовать на всех разбирательствах как по мелким, так и по крупным делам. Без его подписи протоколы полицейского расследования считались недействительными (между прочим, существование во времена Николая выборного с подобными правами как-то плохо сочетается с россказнями о «полицейском государстве»).

В общем, провинившегося доставляли в участок, и там его дело рассматривали квартальный или его помощник вместе с «добросовестным». Городовой докладывал, свидетели давали показания, виновник выдвигал свою версию. Если оправдания обвиняемого заслуживали уважения, или его проступок был вовсе уж малозначительным, судьи ограничивались то парочкой оплеух, то строгим внушением «впредь безобразиев не творить» – и отпускали на все четыре стороны. Но коли уж вина заслуживала более ощутимого возмездия, виновнику прописывали от 10 до 20 розог. Вели в пожарную часть, там он снимал штаны, получал свое, расписывался в особой ведомости и отправлялся восвояси.

С мелкими уличными кражами боролись устоявшимся способом – изловив на месте преступления карманника или мелкого воришку, городовой его в участок уже не тащил. Рисовал на спине вора мелом круг с крестом, давал метлу в руки и заставлял мести мостовую у места преступления. За день таких метельщиков набиралось немало. К вечеру их уводили в участок, запирали на ночь под замок, утром заставляли еще раз подмести улицу, возле полицейского участка, заносили в списки воров и прогоняли в шею.

Необходимо признать, что в этом был свой воспитательный эффект – вполне вероятно, некоторым хватало этого позорища на всю оставшуюся жизнь, и они вовремя завязывали, так и не покатившись по наклонной. Зрелище как-никак было публичное: вокруг обычно собиралась толпа, вышучивавшая незадачливых воришек на все лады…

Поскольку любители пролить слезу над горькой участью криминального элемента, а не над его жертвой, завелись не сегодня и не вчера, а полторы сотни лет назад, то жалостливая интеллигенция уже тогда рыдала в голос. Жила-была некогда Е. И. Козлинина, московская достопримечательность – одна из первых русских журналисток, проработавшая на этом поприще полвека, с 1862-го по 1912-й. Так вот, эта чувствительная особа писала по поводу «метельщиков» следующее: «Никому и в голову тогда не приходило, что это – позорнейшее из издевательств над человеческой личностью, а, наоборот, каждый полагал, что человек, покусившийся на чужое добро, должен пережить публичный срам за свое деяние».

Классический сдвиг расейского интеллигента, привыкшего сочувствовать не жертве, а преступнику. Рискну предположить, что и сегодня кто-нибудь со мной да согласится: неплохо бы в полном соответствии с николаевскими традициями заставить преступника именно что пережить публичный срам…

Но мы, кажется, отвлеклись. Вернемся к последним годам царствования Николая I и самому трагическому промаху, допущенному всеми вместе – и императором, и Нессельроде, и военными. Промах этот назывался потом Крымской кампанией…

3. Последняя война императора

О Крымской кампании (называемой также Восточной войной) до сих пор кружит множество устоявшихся мифов, имеющих мало общего с реальной историей.

Пишут, что якобы Николай I собирался захватить Босфор и Дарданеллы во исполнение заветов бабушки Екатерины.

Ничего похожего. И Николай, и Нессельроде такой глупости делать никогда не собирались. Это была бы именно глупость – поскольку, даже захватив проливы в полную и безраздельную собственность вместе с Константинополем, Россия не получила бы стратегической выгоды. Конечно, русский военный флот при таком положении дел мог бы плавать из Черного моря через проливы когда ему заблагорассудится – но не стоит забывать, что проливы, если кто помнит географию, вели из Черного моря в Средиземное, а выход из Средиземного моря накрепко контролировали англичане с помощью своей базы в Гибралтаре. Разница только в том, что раньше русский флот был заперт в Черном море как в тюремной камере, а при новом раскладе камера всего-навсего немного расширилась бы – до размеров Средиземного моря, и не более того. Вздумай англичане наглухо запереть Средиземное море, через Гибралтар было бы невозможно прорваться при любых чудесах героизма. Во Вторую мировую в этом наглядно убедились немцы, даже не пытавшиеся в Средиземное море проскочить на помощь итальянским союзникам… Одним словом, умные люди в России прекрасно понимали, что проливы России не принесут ни малейшей выгоды, да и Константинополь, впрочем, тоже – разве что сомнительное моральное удовлетворение.

Приходилось слышать, что Николай не верил во враждебную позицию Австрии оттого, что рассчитывал на «благодарность» императора Франца-Иосифа, которому помог справиться с венгерской революцией.

Это – опять-таки глупая лирика, Николаю совершенно не свойственная. В России просто-напросто недооценили австрийскую армию, а это совсем другое дело. Прекрасно помнили, что каких-то три-четыре года назад, во времена революционного пожара, охватившего и Вену, и Будапешт, австрийская армия показала крайнюю слабость – но и австрияки, хвостом их по голове, сумели в сжатые сроки наверстать упущенное. И всерьез стали готовиться к вторжению в Россию. Сорвала это предприятие Пруссия – сконцентрировав на австрийской границе немаленькую армию и не особенно скрывая, для чего эта армия в случае чего предназначена…