История нравов России

Вместе с тем следует учитывать и то, что Александр I испытал влияние и «малого двора» своего отца, по своим нравам и духу скорее похожего на двор мелкого германского князя, чем будущего русского самодержца. — Здесь господствовала не атмосфера «просвещенного» века с его рационализмом, скептицизмом и вольтерьянством, а доминировали религиозность и крепость немецких нравов, несколько мещанская корректная «добродетель» немецкой принцессы и сентиментализм (212, 153). Здесь он прошел школу Аракчеева с ее жестокостью и усвоил систему приемов и навыков, царившую в армии до реформы Александра II и выступавшую образцом общественной дисциплины вообще. Поэтому нравы Александра I поражают своей противоречивостью, они выражают сложную человеческую натуру, сформировавшуюся в условиях петербургского («большого») и гатчинского («малого») дворов, в среде екатерининских и павловских нравов..

Придворная и семейная среда позволили ему выработать искусную технику лицемерия; этому содействовало и воспитание Лагарпа, говорившего, что «лучший и, быть может, единственный друг правителя — сила его собственной рассудительности, с помощью которой он взвешивает доводы своих министров, советы друзей и похвалы царедворцев» (309, 39). Нет ничего удивительного, что потом Александр I недоверчиво относился к матери, что друзья приходили к нему в гости по потайной лестнице, что он увлекался мистицизмом, что он оказывал знаки монаршего благоволения масонским ложам и одновременно принял меры к ограничению их деятельности (161). В его личности проявлялся то государь самодержавный, то великодушный человек.

О нравах Александра I красноречиво свидетельствует его семейная жизнь, отношения с женой. В 1793 г. 16-летний красивый и целомудренный царевич Александр женится на 14-летней принцессе Луизе Баденской, которая приняла имя великой княгини Елизаветы. Вначале он ей безумно нравился, но более глубокое знакомство разрушило безоглядную любовь. Он, такой воспитанный и образованный, как–то попытался в присутствии нескольких мужчин расстегнуть корсет своей молодой жены, чтобы всем показать ее грудь. Что это — мальчишество или садизм? После охлаждения мужа великая княгиня, сохраняя к нему горячую привязанность, завела любовную связь с его другом А. Чарторыйским; более того, сам Александр I поощрял эту связь. Он любил поволочиться за женщинами, у него было множество мимолетных связей; вместе с тем, у него длительное время существовала любовная связь с М. Нарышкиной, чей муж был прозван «королем кулис» и «князем каламбуров». Не слишком умная и не отличавшаяся верностью, эта «любовница постоянно была рядом, удерживая царя красотой, грацией и силой привычки, — писал Жозеф де Местр. — Она не интриговала, не желала зла, не мстила» (38, 239). Император многие вечера проводил в пышном дворце на Фонтанке или на роскошной даче на Крестовском острове, где жила «Северная Аспазия». Затем они расстались, ибо она была уличена в неверности; в оправдание она могла сказать, что особую склонность в любовных делах она проявляла к адъютантам Александра I.

Император не пренебрегал религиозными обрядами и в соответствии с укладом домашней жизни участвовал в публичных богослужениях. Швейцарский писатель, дипломат и политик А. Валлотон пишет: «Нет сомнения, что царь — человек сложный, импульсивный, противоречивый, часто прибегавший к ухищрениям и уловкам — в делах веры был совершенно искренним» (38, 299). Эта религиозная вера подкреплялась разочарованием в русской действительности, в невозможности осуществить на практике свои прекраснодушные идеалы. Ведь порывы молодости прошли, силы были на исходе, французское свободомыслие к зрелости сменилось религиозным настроением. «Александр был прекрасный цветок, но тепличный, не успевший акклиматизироваться, он роскошно цвел при хорошей погоде, наполняя окружающую среду благоуханием, но когда подула буря, настало столь обычное русское ненастье, — пишет В. О.Ключевский, — этот цветок завял и опустился» (120, 263). Данная история нравственной жизни была воспроизведена и в политической деятельности императора, когда возникла альтернатива крепостному строю, когда Россия могла пойти по другому пути развития, но этого не случилось.

По смерти Александра I самодержавная власть перешла в руки его брата Николая I, чье царствование представляет собой эпоху крайнего самоутверждения русской монархии, «золотой век русского национализма» (212, 254). Характеры Александра I и Николая I противоположны, последнему гораздо ближе Петр Великий, чем его брат, что не мешает ему ссылаться на заветы «отца» — Фридриха — и Александра I и считать основами «принципов авторитета» прусский партиар–хальный монархизм, образцовую воинскую дисциплину, религиозно–нравственные устои, служебный долг и преданность традиционному строю отношений. Вполне справедливо заметил маркиз А. де Кюстин, что «его немецкая натура (государя — В. П.) должна была долго мешать ему стать тем, чем он является теперь, — истинно русским» (144, 109). В чем же здесь дело? Не будь он самодержавным деспотом, он был бы простым, добродушным человеком. И в данном случае верно положение о том, что в укладе домашней жизни «лежат зародыши и зачатки всех так называемых великих событий» (90, 9), в том числе и политических событий.

Истоки характера и нрава Николая I следует искать прежде всего в его детстве, в его воспитании. В свое время Павел I и его жена Мария Федоровна выбрали в качестве воспитателя генерала М. Ламсдорфа, который был хорошим служакой, строгим формалистом, имел грубый, жестокий характер, холодное сердце и стремился всеми средствами и силами «переломить» великого князя на свой лад (236–237). Он особое внимание обращал на недостатки характера и дурные наклонности своего царственного воспитанника, указывал на них императрице–матери и считал, что лучшим средством их искоренения являются телесные наказания, вплоть до ударов шомполами. В книге Купера «История розги» подчеркивается, что М. Ламсдорф, «воспитатель Императора Николая I, позволял себе бить его линейками, шомполами, хватал мальчика за воротник или за грудь и ударял его об стену так, что он почти лишался чувств, — и это делалось не тайно, а записывалось в дневники» (143, 152). Необходимо считаться и с атмосферой «малого», гатчинского двора, и с проявившейся с детства, по замечанию императорского биографа М. Шильдера, страстью к военным занятиям (310). Императорская «фамилия» была отгорожена от живой русской действительности, в ней внутренний быт получил особый, полурусский, полунемецкий склад: «двор родителей Николая был в бытовом отношении под сильным немецким влиянием, благодаря нюр–тембергскому родству императрицы, голштинскому наследству и прусским симпатиям Павла» (212, 250). Вот почему «гатчинская дисциплина», созданная Павлом и разработанная Аракчеевым, породила традицию неукоснительного повиновения и распространила ее чуть ли не на все общество.

Семья самодержца купается в роскоши, развлекается на многочисленных балах в великолепных дворцах с галереями редчайших цветов. Маркиз А. де Кюстин пишет: «Блеск главной галереи в Зимнем дворце положительно ослепил меня. Она вся покрыта золотом, тогда как до пожара она была окрашена лишь в белый цвет. Это несчастье во дворце дало возможность императору проявить свою страсть к царственному, я сказал бы даже, божественному великолепию» (144, 112). И далее он говорит об участвующей в праздничном бале императрице и восторгается семейной добродетелью императора Николая I, хотя перед нами забавный курьез, свидетельствующий об артистическом лицемерии императора.

В действительности Николай I был весьма женолюбив, фаворитизм процветал при царе; помимо официальной, общепризнанной фаворитки В. А.Нелидовой, даже жившей во дворце, он оказывал особое внимание не только фрейлинам и другим придворным дамам и девицам, но и довольно часто проявлял благосклонность к случайным встречным из среднего сословия. Наблюдательный соотечественник А. де Кюсти–на, живший в России, рассказывал следующее: «Если он (царь) отличает женщину на прогулке, в театре, в свете, он говорит одно слово дежурному адъютанту. Особа, привлекшая внимание божества, попадает под наблюдение, под надзор. Предупреждают супруга, если она замужем, родителей, если она девушка, о чести, которая им выпала. Нет примеров, чтобы это отличие было принято иначе, как с изъявлением почтительной признательности. Равным образом нет еще примеров, чтобы обесчещенные мужья или отцы не извлекали прибыли из своего бесчестия» (316, 489). Сама жертва прихоти никогда не оказывала сопротивления императору — она даже и не помышляла об отказе, ибо так было общепринято. Как правило, взятую ко дворцу девушку из знатной семьи использовали для услуг самодержавнейшего государя, а потом обесчещенную девушку выдавали замуж за кого–нибудь из придворных женихов, причем этим занималась императрица Александра. Таким образом складывалась интимная жизнь царской семьи, которой так восторгался доверчивый А. де Кюстин.