«Гнуснейшие из гнусных». Записки адютанта генерала Андерса

Утром в казармах от каких-то офицеров узнал, что Люблин должен быть эвакуирован и все войска покинут город, а гражданские и военные власти это уже сделали.

Было 14 сентября 1939 года.

Об ударной группе Домб-Бернацкого, которая должна была формироваться в Люблине, никто ничего не знал, а самого генерала в Люблине не было.

Массы солдат блуждали без командиров, не зная, что делать. В качестве ближайшего ориентировочного направления почти все, с кем мне приходилось разговаривать, называли Хелм-Влодаву. И сколько я ни спрашивал о кавалерии и о группе Андерса, слышал один и тот же ответ: «Держи курс на Влодаву». Мне не оставалось ничего иного, как направиться в эту самую Влодаву, новую Мекку, куда сейчас устремлялось все и вся.

Положение на дорогах было такое же, как под Лодзью, Варшавой или Люблином. Толпы беженцев, массы беспорядочно бредущих солдат — отличнейшая цель для «дорнье» и «мессершмиттов», которые безнаказанно сеяли вокруг смерть и опустошение, а прежде всего панику и неразбериху.

До Влодавы добрался к четырем часам дня 15 сентября.

Военных здесь было как муравьев, а хаос и беспорядок царили еще больше, чем в каком-либо другом месте. Никто не командовал, не отдавал приказов, не знал обстановки. Никто не имел никакого представления о том, что делать дальше, а главное — и это было самым тяжким — никто не старался овладеть положением на месте. Единственное, что мне удалось узнать: группа генерала Андерса находится в ближайших лесах, а Восточная бригада, которой командовал полковник Гробицкий, совсем рядом, в какой-то деревне. Мне даже сообщили предполагаемое название местности.

Такие сведения удавалось получать от знакомых и случайно встречавшихся офицеров, которые, разыскивая свои части, попутно узнавали о других и таким образом приблизительно ориентировались, кто где находится.

Осмотревшись в городе, я решил, чтобы не возвращаться в бригаду с пустыми руками, собрать какое-то количество солдат. Мне ведь было известно, что бригада фактически рассыпалась, а тут солдат всюду полно. С этой целью я вернулся в район Хелма и у люблинского шоссе начал задерживать небольшие группки и отдельных уланов, отбившихся от своих подразделений. Через несколько часов набрал уже около сотни человек. Разделил их на взводы, приказал приготовить обед в случайно приобретенной полевой кухне, расседлать и покормить лошадей. Видя организованную часть, к нам все больше стало приставать солдат. Стоило предложить какому-нибудь «бродяге» присоединиться к нам, и он с радостью соглашался.

Так я обзавелся двумя небольшими противотанковыми орудиями, двумя крупнокалиберными пулеметами и походной кухней.

Совсем немного времени понадобилось мне, чтобы сколотить подразделение, состоявшее из ста двадцати конных уланов, восьмидесяти самокатчиков и нескольких пулеметных и артиллерийских расчетов.

На рассвете следующего дня я во главе своего нового подразделения отправился в путь с твердым намерением разыскать группу Андерса и бригаду. В одной из деревень, через которую мы проезжали, я наткнулся на Гробицкого.

Полковник вместе с поручиком Янке сидел в саду у одного из домишек. Увидев меня, он очень обрадовался, выбежал на дорогу, приветствуя издалека и крича; он думал, что немцы взяли меня под Гарволином в плен. Я доложил, что веду солдат в бригаду для ее усиления. В потухших глазах полковника я заметил блеск. Его сгорбившаяся фигура распрямилась. Он снова почувствовал себя командиром — ведь теперь он имел солдат.

Как оказалось, бригада в тот момент состояла из трех офицеров: полковника Гробицкого, ротмистра Скорупки и поручика Янке, нескольких уланов, одной автомашины и пяти повозок. Следовательно, приведенный мною отряд являл собою в тех условиях небывалую силу, поистине недостижимую мечту командира бригады.

В тот же день я представлялся в штабе генерала Андерса, где от моих добрых друзей ротмистра Кучинского и поручика Кедача узнал много неприятных вещей. Они сообщили мне, что как будто есть приказ о движении к румынской или к венгерской границе и даже о переходе через нее, что правительство и Верховный Главнокомандующий покинули Варшаву и никто не владеет обстановкой [14]. Говорили, что Андерс совершенно потерял голову, не хочет сражаться, а старается сторонкой, избегая всякой возможности встречи с противником, как можно быстрее пробраться в Венгрию. Говорили о том, что единственным человеком, который думает и работает за всех, является майор Адам Солтан, начальник штаба Андерса, и что если бы не он, то от всей группы и следа не осталось бы.

Проходили дни. Наша группировка продвигалась к югу. Примерно 21 сентября мы оказались в Грабовских лесах около Замосцья. Шли проселочными, глухими дорогами. Никто на нас не нападал. Противника не было видно, даже немецкие летчики оставили нас в покое.

Андерс приказал бросить весь обоз, все, что могло затруднить движение наших частей, даже походные кухни и повозки с боеприпасами. Солдат должен был взять с собой только то, что может унести на себе или увезти на своей лошади. Таким способом предполагалось укоротить отступающие колонны и облегчить переход через границу.

Глухой болью отдавались в нас такие распоряжения. Было совершенно ясно, что уже ничего не делалось для организации отпора немцам. Информация не поступала, и мы, отрезанные от внешнего мира, не знали, что вокруг нас происходит. Доходили лишь неясные вести, будто Красная Армия вошла на территорию Польши. Никто, однако, не знал точно, правда ли это, а если да, то с какой целью. Ходили самые фантастические слухи.

Таково было состояние нашего духа и нашей организации, когда 22 или 23 сентября под Замосцьем нам преградили дорогу немцы. Части Андерса вынуждены были с боем пробиваться на Красныбруд.

Генерал вызвал меня и приказал продвигаться в нескольких километрах за ним, прикрывая его главные силы с тыла. Задача неясная, карт нет, и никаких больше уточнений к приказу. Мне даже не указали, на каком фронте я должен был прикрывать отступающие главные силы группы. Средств связи, кроме конного посыльного и, возможно, самокатчика, никаких. Видно было, что генерал и не мог уточнить своего приказа, ибо сам не знал обстановки, в какой находились он и подчиненные ему части. Вместо разъяснений он в заключение порекомендовал мне ориентироваться по своему усмотрению и действовать, исходя из конкретных условий.

Я собрал солдат, разделил их на отделения и стал ждать, пока двинутся главные силы. Мы находились в лесу, который обстреливала немецкая артиллерия. Снаряды с глухим шумом падали в густые заросли, внося замешательство. Разрывались, ударяясь о деревья, но нам особого вреда не причиняли. Лишь в 19-м уланском полку было ранено несколько лошадей. Мы продолжали двигаться вперед. Появились раненые. А поскольку перевязочных пунктов не было, раненый солдат был предоставлен сам себе или его оставляли на попечение и добрую волю местных жителей.

В каком-то доме у дороги мы соорудили нечто вроде приемного пункта, где раненые могли хоть немного отдохнуть, сделать себе перевязку. Кроме того, здесь мы могли дать им горячего чаю из нашей походной кухни.

…Я продолжал продвигаться вперед, стараясь через связных поддерживать связь с главными силами. Под вечер стрельба утихла, а ночью установилась полная тишина. Догнать своих я не мог. Всякая связь с ними прекратилась. Стало попадаться много всадников, едущих нам навстречу. От них я узнал, что группа перестала существовать, рассеявшись под Красныбрудом. Андерс хотел издать приказ о том, чтобы каждый солдат по своему усмотрению пробирался в Венгрию или Румынию, куда и он сам направлялся [15]. Однако большинство людей в его частях предпочитали остаться в Польше. Многие совершенно недвусмысленно заявляли о своем желании возвратиться в Варшаву, о которой было известно, что она сражается.