Мирное время

Робкие и слабые - несколько человек - испугались и сказали, что они не хотят быть комсомольцами. Ребята решили их побить, но Ашур, который первым подписал заявление, сказал, что комсомолу трусы не нужны и если его повезут в Москву, то он будет только рад: Москва, во всяком случае, не хуже Каратага. И надо гнать таких, которые верят всяким слухам и бабьим сплетням. Струсивших выгнали. В ячейке осталось двенадцать человек. Секретарем выбрали Ашура, а его помощником - Гуляма-Али. Через несколько дней в ячейку пришел Камиль Салимов и сказал, что раз он грамотный, читает и пишет, то он тоже может быть в комсомоле. Ашур подумал и согласился. Камиля приняли в комсомол.

Весной выбрали лучших учеников интерната и послали в Дюшамбе. Среди них был Гулям-Али. Арбоб-Салим долго ходил к председателю Совета и, в конце концов, уговорил его послать сына - Камиля в Дюшамбе. Ребят провожали далеко за кишлак. Они ушли в пугающее своей неизвестностью Дюшамбе с котомками за плечами и лепешками в поясах.

Это была та самая дорога, по которой шесть лет назад, подымая тучи пыли, бежал из Бухары последний эмир, повелитель правоверных Саид Алим-хан.

Но теперь о нем уже стали забывать.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

БЕГСТВО ПОВЕЛИТЕЛЯ

4 марта 1921 года "его высочайшая светлость" дженаби-али Мир Саид Алим-хан эмир Бухарский переплыл ледяные воды Пянджа и вступил на берег Афганистана. В наскоро поставленном шатре он снял мокрые сапоги и протянул голые посиневшие ноги к углям сандала. Эмира трясла лихорадочная дрожь, позади молча стояли по-походному одетые придворные. За шатром, под моросящим холодным дождем, слышался говор, ревели верблюды, ржали кони. Быстро темнело. Надвигалась ночь, усиливался северный ветер, дождь грозил перейти в снег.

Эмир неудобно сидел, ломило в пояснице. Ноги согревались, и блаженное тепло растекалось по ожиревшему телу. Он низко склонился и закрыл глаза. Ушел куда-то шум, и в дремотной тишине медленно поползли мысли, видения, воспоминания. Как быстротечно время. Сколько событий прошло за этот короткий срок. Полгода...

Никогда не забыть ему этот день. Утром в спальню вбежал кушбеги Низамутдин Ходжа и, заикаясь от волнения, сообщил, что на Бухару идут огромные толпы дехкан и красные войска. Они уже заняли кишлаки Сафарджуп, Арбоб, Раджибай и подходят к предместьям столицы.

Эмир вскочил, с трудом просунул дрожащие руки в рукава халата и велел созвать всех, на кого еще надеялся. Совещание было коротким. Во дворце все ближе слышались разрывы артиллерийских снарядов. Из Кагана стреляли морские орудия, на воздух взлетали глиняные постройки уже вблизи самого Арка. Эмир бросил в бой свою гвардию, но и она не сдержала наступавших. Кушбеги приказал запереть в кишлаке Багаутдин воду, лишив драгоценной влаги станцию Каган и бухарскую железнодорожную ветку. Абдул-Захир парваначи сообщил, что сарбозы эмира в жарком бою сначала окружили и отбросили от кишлака Пир Мирза-Умар красный полк, но удержаться не смогли. Над городом летают аэропланы, сбрасывают бомбы. Разрушено много домов. Тогда встал муфтий аскар и сказал: "Надо бросать Бухару..." Никто ему не возражал.

До вечера эмир слонялся по дворцу, вышел во двор, походил там, опасаясь приближаться к стенам Арка, заглянул в канцелярию кушбеги, в мечеть, прислушивался к орудийным выстрелам и, перебирая четки, смотрел, как по указаниям Низамутдина Ходжи всюду шли торопливые сборы. Каждый был занят своим делом. Казалось, об эмире все забыли.

На следующий день утром снова вошел кушбеги. Он крикнул с порога:

- Больше ждать нельзя! Надо уходить.

В тот же день последний повелитель Бухары бросил свою столицу, игрушечный дворец и откормленную челядь. По Каршинским воротам били прямой наводкой орудия красных. С трудом вырвавшись из объятого паникой города, обгоняя арбы с беженцами, пятисотенный отряд сопровождавших эмира афганцев и кавказцев плотной колонной несся по Каршинской дороге. Огромный хвост пыли тянулся за ним по осенним полям. Кони срывались в галоп, всадники оглядывались, будто сзади их настигала погоня.

Двести верст до кишлака Чим-Курган отряд проскакал за два дня. Потом поехали тише, чаще делали привалы, больше отдыхали.

Осень была жаркая. В садах висели гроздья винограда, румянцем наливались персики. Когда эмирский отряд приближался к кишлакам, люди убегали далеко в горы.

Эмир постарел за эти дни, почернел от ветра, пыли и горя. На привалах он был раздражителен и зол. В кишлаках он устраивал оргии - хотел забыться.

Через неделю путники издали увидели на возвышенности сады Дюшамбе.

Здесь эмира встретил гиссарский бек Авлиёкул. Со стороны казалось, что все шло как полагается. Глухо гудели затянутые кожей глиняные нагара, ревели длинные карнаи, но Саид Алим-хан вспоминал свой последний приезд в Дюшамбе, когда улицы были устланы коврами и сотни людей склонялись в поклонах чуть ли не до земли. А сейчас кишлак был пуст. Многие жители Дюшамбе с семьями и скотом бежали от эмирского отряда в Варзобское ущелье.

Эмир не спал почти всю ночь и на рассвете выехал в Курган-Тюбе.

Прошла неделя. Слухи о приближении красных утихли. Кушбеги Низамутдин Ходжа оставил воевать с ними хитрого и злого Бури Баташа, а сам с остатками армии в триста человек прискакал в Дюшамбе.

В кишлак постепенно возвращались скрывшиеся в горах жители. Кушбеги с сотней кавказцев, действуя нагайкой и саблей, навел порядок. Эмира почтительно пригласили обратно в Дюшамбе. "Его высокостепенство" сначала для вида отказался, а потом милостиво принял приглашение. Встреча, устроенная чиновниками и духовенством, превзошла все его ожидания. На протяжении десяти верст, от кишлака Хазрати Мавлоно до Дюшамбе, в два ряда стояли верноподданные, согнанные из окрестных кишлаков. Они почтительно и даже, как казалось, радостно приветствовали своего всемилостивейшего повелителя.

Саид Алим-хан проехал, как предписывает ритуал, между рядами низко склонившихся людей. Впереди скакал удайчи, по сторонам эмира бежали скороходы, позади ехали телохранители и свита. В Дюшамбе ему устроили пышный обед. Эмир опять почувствовал себя властелином.

"Его высочество" решил перенести свою столицу в Дюшамбе. Здесь он снова приступил к управлению страной. Работы накопилось много, а рядом не было всезнающего и всеумеющего Ходжи Низамутдина. На второй день после возвращения эмира он умер от ушибов, свалившись с коня. Опасаясь эмирского гнева, скрылся гиссарский бек Авлиёкул. Пришлось послать за ним погоню, арестовать непокорного слугу и конфисковать его имущество. Надо было раздавать награды и чины выслужившимся, наказывать строптивых и непочтительных, забирать в казну их имущество. Для начала на площади Дюшамбе публично казнили двадцать шесть дехкан, громко говоривших о приближении красных.

Временами Саид Алим-хан становился мрачным и неразговорчивым. Тогда он запирался в комнате и часами сидел там, уставив глаза в одну точку. В эти часы его было опасно беспокоить.

Эмир вспоминал события, предшествующие его бегству. Все началось с того, что в Петербурге свергли с престола царя Николая. Саид Алим-хан тогда не беспокоился. Власть взяли в руки весьма почтенные люди. Некоторых он знал - встречался в Петербурге.

Он даже решил установить отношения с Временным правительством - в марте 1917 года послал новому министру иностранных дел России телеграмму, в которой писал:

"Я приказал в сегодняшний великий день, 10 марта, совершить моление в мечетях Бухары о даровании победы русскому оружию и о ниспослании господом богом полного счастья России при новом демократическом правительстве, обеспечивающем полное свободное развитие всем национальностям и народам".

Все же пришлось согласиться на манифест о реформах. Манифест был составлен расплывчато и туманно. Там говорилось о решении "осветить Бухару светом прогресса и знания", о справедливом правосудии, о "развитии в эмирате промышленности и торговли, в особенности с могущественной Россией". Предполагалось устроить в Бухаре типографию (до сих пор книги переписывались от руки). И даже "в ознаменование торжественного сего события, в тесном единении с великой покровительницей нашей Россией, повелеваем ныне отпустить на свободу, с согласия и одобрения народа, заключенных в тюрьмах".