Гиль (Из истории низового сопротивления в России )

С другой стороны, между «черными людьми» и мещанами не было непроходимой границы. Летописец уточняет состав восставших в 1440 г. «черных людей» — «кузнеци, кожемяки, перешевники, мясьники, котельники». В документе 1498 г. среди откупщиков смоленских корчем (всего 21 человек) упоминаются смоленские мещане Василий Кравец, Данило Мясник с братом, Шанько Псарец, Костя Колачник, Кузьма Отмывальник и Лукошко Румянечник. Их прозвища указывают на происхождение из ремесленников и слуг, а общее количество — на уровень благосостояния: 21 человек получал в откуп смоленские корчмы, с которыми в другие годы «справлялся» один «профессиональный» откупщик (им, как правило, был мещанин-купец из другого города или еврей-ростовщик). В начале XVI в. «черные люди» и мещане несколько раз упоминаются вместе; как близкие слои населения их рассматривали правящие круги Русского государства. «Профессии» «черных людей», перечисленные в летописном рассказе, свидетельствуют о их благосостоянии (так, кузнецы изготавливали столь важные предметы, как подковы и оружие, поэтому кузнечное ремесло считалось достаточно престижным; с другой стороны, не названы хлебопеки — производители более дешевой и массовой продукции), но это благосостояние относительно, имеет определенные рамки. Об этом говорит описание их вооруженного выступления: «и наредилися во изброи и со луками, и со стрелами, и с косами, и зь секерами». Отсюда видно, что восставшие понимают, с кем будут иметь дело, и знают толк в боевых действиях: пока всадники со своими копьями не приблизились на расстояние, достаточное для поражения, их удобно обстрелять из луков; когда же это произошло, косами можно бить по ногам коней. У восставших есть доспехи («изброи») и оружие, но относительно доступное и распространенное: луки и стрелы, при помощи которых охотились; секиры — не обязательно боевые: в качестве боевой секиры мог использоваться топор, бывший в каждом хозяйстве, тем более что и сам он нередко назывался «секирой», а критерии деления секир на боевые и рабочие до сих пор не совсем ясны. То же самое относится к косам: так называли и оружие, и предмет хозяйственного инвентаря для срезания травы. Летописец не отмечает у восставших таких дорогостоящих предметов вооружения, как мечи или сабли, не упоминает он и о конях (тем более что секира — традиционное оружие пехоты: орудовать ею, сидя на коне, неудобно), тогда как смоленские бояре и дворяне Андрея Саковича выступают конными, — и это явное превосходство, позволяющее им рассеять восставших. Вооружение восставших разнообразно, в отличие от копий смоленских бояр и дворян Андрея Саковича. Несмотря на определенные экономические позиции, «вечники» не могут хорошо вооружиться и оказать противодействие смоленским боярам, разъехавшимся по своим селам. «Черные люди» достаточно многочисленны, раз Андрей Сакович и смоленские бояре покидают город, даже несмотря на одержанную над ними победу. Тем не менее среди нескольких десятков актов, проливающих свет на историю Смоленской земли в 1404–1514 гг., нет ни одного, в котором говорилось бы о землевладении «черных людей». Это заставляет отвергнуть приводившееся выше объяснение А. Ю. Дворниченко о различии между мещанами и «черными людьми» и обратиться к сравнительным данным. Очевидно, смоленские «черные люди» аналогичны одноименной категории населения других русских городов. Как показала «брань о смердах» 1483–1486 гг. во Пскове, тамошние «черные люди» входили в состав городской общины — «коллективного феодала» по отношению к крестьянам-смердам, при этом были кровно заинтересованы в сохранении такой ситуации («старины»), поскольку, в отличие от бояр и житьих, владели в лучшем случае лишь крохотными участками земли, которые обрабатывали собственными силами. В разных русских городах «черные люди» — это «непривилегированные, незнатные, но свободные и полноправные горожане». Аналогичная картина наблюдается в Смоленске, где «черные люди» середины XV — начала XVI в. предстают низшим слоем полноправного городского населения: они приносят присягу, ходатайствуют перед великим князем и получают его привилеи (но не самостоятельно, а только в составе более широкой группы), сходятся на вече, владеют неким имуществом, однако его недостаточно, чтобы обеспечить высокий военный потенциал.

Какие цели преследовали восставшие? Ответить на этот вопрос всегда сложно. Пищу для размышлений дают лишь их действия, известные фактически только по рассказу враждебно настроенного летописца. Мы ничего не знаем о политических представлениях восставших, их кругозоре и связях. Поскольку выступление было стихийным, очень вероятно, что действовал знаменитый принцип Наполеона: «Нужно сперва ввязаться в бой, а там видно будет». Их цели могли меняться по мере развития событий и появления новых факторов, таких как возвращение смоленских бояр или вокняжение Юрия Лугвеневича. События, предшествовавшие восстанию и разыгравшиеся с его началом, ясно свидетельствуют, что восставшие не просто выступали против бояр или за сохранение «городских вольностей», но намеревались «отложиться» от Литовского княжества. Такая перспектива была понятна организаторам присяги, кого бы ими ни считать — Андрея Саковича, Яна Гаштольда или кого-либо еще. Поэтому-то со смольнян было взято обязательство «от Литовьскои земли не отступати и великого князя литовъского, а ко иному не приступати». Когда «черные люди» вооружились и ударили в колокол, у смоленского воеводы и бояр не было сомнений, что восставшие направят свое оружие против них. Поэтому они спешно покинули город, несмотря на победу в стычке. После этого восставшие не обращались ни к претендентам на литовский престол — Михаилу Сигизмундовичу или Свидригайлу, ни к литовским панам и князьям, ни к польскому королю, а самостоятельно пригласили к себе сначала одного, а затем другого князя. Следует подчеркнуть, что нет никаких оснований видеть в смоленских событиях продолжение войны, охватившей Великое княжество Литовское в 30-е гг. XV в. Война эта была династической: Свидригайло и Сигизмунд Кейстутович боролись за великокняжеский престол «на Вилни и на Троцех», т. е. контроль над всей территорией государства. Источники не подтверждают представлений ни об «антиаристократической» и «демократической» политике Сигизмунда Кейстутовича (М. С. Грушевский, М. В. Довнар-Запольский), ни об особой опоре Свидригайла на теряющую позиции аристократию — «литовско-русских князей» (М. К. Любавский, О. Халецкий) или, напротив, демократические слои — «западнорусские городские общины» (А. Ю. Дворниченко). Ближайшее окружение обоих правителей, если не считать различных «гостей», секретарей и «милостников», состояло из князей и знатнейших бояр.

Покидая Смоленск, Андрей Сакович, по-видимому, надеялся сохранить контроль над ситуацией, раз в городе остался маршалок Петрыка. Но фактически город оказался в распоряжении восставших: они утопили Петрыку в Днепре «и посадиша собе воеводу в Смоленску князя Андрея Дмитриевичь Дорогобужького». Новый смоленский «воевода» происходил из тверской ветви Рюриковичей — был внуком Еремея Константиновича, владевшего Клинским удельным княжеством. Его приглашение объяснялось тем, что он княжил в г. Дорогобуж, находившемся в Смоленской земле восточнее Смоленска, т. е. был ближайшим соседом смольнян. Как уже говорилось выше, в это время борьба за литовский великокняжеский престол была в самом разгаре, и приглашение Андрея Дорогобужского в этой обстановке показывает, что восставшие собирались освободиться из-под власти Великого княжества Литовского. При этом Андрей Дорогобужский сохранял какие-то связи с Тверским княжеством, что позволяло рассчитывать на его помощь. Вместе с тем он рассматривался не как «господарь», а всего лишь как «воевода».

Андрей Дорогобужский явился в Смоленск в апреле, а покинул город не ранее июля: в это время там, скорее всего, появился Юрий Лугвеневич. После того как 29 июня 1440 г. Казимир Ягеллон был провозглашен великим князем Литовским, смоленские бояре попытались вернуться в Смоленск, но в город их не пустили «черные люди», и им пришлось разъехаться по своим имениям, однако напряженность сохранялась: «И за тымь бысть бран велика межи бояр и черных людей». Таким образом, смоленские бояре признали Казимира великим князем, но пока никакой вооруженной помощи от него не получили. В первые месяцы его правления были восстановлены некоторые удельные княжества, ликвидированные ранее: так, в Киеве вокняжился Олелько Владимирович, а Мстиславская «отчина» была возвращена Юрию Лугвеневичу (Семеновичу), вернувшемуся из Новгорода. К этому знакомому им князю и обратились смольняне, видя, что силы смоленских бояр, вернувшихся в свои имения и активно приступивших к подавлению восстания, явно превосходят военный потенциал Андрея Дорогобужского. Мстиславское княжество соседствовало со Смоленской землей, значительно превосходило владения Андрея Дорогобужского, а значит, и военный потенциал Юрия Лугвеневича был выше. Чтобы укрепить свои позиции (причем не только в Смоленске, но и в Мстиславле) и ликвидировать напряженность в новых владениях, он приказал арестовать смоленских бояр, а их имения раздал своим боярам. Вдобавок к Мстиславлю и Смоленску Юрий, по сообщению Новгородской первой летописи, захватил еще и Полоцк с Витебском. Как и в других областях своего княжения, в Смоленске он стал «оспадаремь», т. е. полноправным правителем, а не просто воеводой. По-видимому, Смоленск стал его главной резиденцией.