Римляне, рабы, гладиаторы: Спартак у ворот Рима

Исследователи спорят относительно места, в котором Красе решил отрезать Калабрийский полуостров от континента. Если придерживаться приведенных выше данных Плутарха, то ров должен был пересекать полуостров на границе Бруттия, к северу от леса Сила и неподалеку от города Фурии. Именно этого мнения придерживается Моммзен. Ниссен же считает, что линия эта проходит много южнее, в районе перешейка Тириоло, неподалеку от города Сколаций. Данное предположение представляется нам в большей степени соответствующим действительности, ибо тогда длина укрепления сокращается наполовину.

Как это ни странно, но Спартак не мешал римлянам проводить земляные работы. Возведение столь внушительного сооружения казалось ему малосущественным делом, и он с презрением смотрел на копошащихся в земле врагов.

Однако неверие в деятельный порыв Красса и его солдат было поколеблено очень скоро, а именно когда Спартак и его приверженцы увидели, насколько быстро продвигается строительство укрепления. Затем стали проявляться и первые негативные последствия. Рабы, как всегда, беспечно уничтожали свои продовольственные запасы, и очень скоро каждый из них почувствовал недостаток в продуктах. Они не располагали военной техникой, необходимой для взятия немногих прибрежных городов, да и огромная римская армия, стоявшая поблизости, исключала возможность подобного предприятия.

Вскоре по южную сторону рва было съедено все, что можно было найти в этой не особенно плодородной местности. Если рабы и гладиаторы не хотели умирать медленной голодной смертью на глазах у римлян, то они должны были собраться с силами и прорвать заграждение, чего бы это ни стоило, ибо лишь на севере, по ту сторону рва, они могли добыть продовольствие. Приближалась зима, и времени оставалось все меньше. Спартак должен был действовать, не дожидаясь, пока осаждающие закончат свою работу; кроме того, за спиной рабов мог появиться римский флот. И, приняв крайнее решение, он бросился вперед.

Боевые действия, на несколько месяцев почти прекратившиеся, вспыхнули с новой силой. «Когда Спартак был принужден попытаться пробиться в Самний, Красе на заре уничтожил около 6000 человек неприятельского войска, а вечером еще приблизительно столько же, в то время как из римского войска было только трое убитых и семь раненых. Такова была перемена, происшедшая в армии Красса благодаря введенной им дисциплине».

Цифры потерь, приводимые Аппианом, попросту смешны и совершенно неправдоподобны. Но действительности вполне может соответствовать то, что солдаты, помня о децимациях, на этот раз бились значительно лучше, чем прежде. И если даже отбитые попытки прорыва, о которых, кстати, Плутарх не упоминает вовсе, стоили рабам больших потерь, чем предыдущие столкновения, то странное соотношение между 12 000 убитыми повстанцами и 3 павшими римлянами больше всего напоминает современный пропагандистский миф одной из воюющих сторон.

Должно ли было это поражение стать началом конца? Разве морской путь, ведший через пролив на Сицилию, не был все же выходом и спасением, хотя бы и без помощи пиратов?

Спартак, никогда не испытывавший недостатка в стратегических идеях, и тут горевал недолго. При ясной погоде спасительный остров можно было увидеть даже невооруженным глазом, и при благоприятных обстоятельствах добраться до него было все же возможно. Однако немногих лодок, собранных его людьми, было для этого явно недостаточно. Тогда он приказал связать прутьями плоты из бревен, бочек и досок и попытаться выйти на них в море. Однако вся решительность рабов исчезла при виде бурного и неприветливого моря, швырявшего и разбивавшего их плоты, словно щепки. Так что от этой попытки переправиться на Сицилию восставшие отказались.

Теперь Спартак попытался вступить в переговоры с Крассом, но был с презрением отвергнут. Рабам не оставалось ничего иного, как попытаться еще раз прорвать укрепления римлян.

Но вождь повстанцев решил обезопасить себя от неудач и выждать благоприятный момент. Он наносил противнику неожиданные удары малыми силами то тут, то там, стараясь причинить римлянам как можно больший урон. «Часто он неожиданно нападал на них, набрасывал пучки хвороста в ров, зажигал их и делал осаду чрезвычайно трудной» — так пишет об этом Аппиан. Затем Спартак якобы приказал распять на нейтральной полосе пленного римлянина, желая показать своим приверженцам, какая участь ожидает их в том случае, если они будут разгромлены и попадут живыми в руки врагов. Сколь бы жестокой ни казалась нам эта драконовская мера, тем не менее она вполне понятна и естественна в час наивысшей опасности; и она возымела на рабов именно то психологическое воздействие, на которое рассчитывал Спартак, — решимость и смелость его людей резко возросли, и подтвердилось это очень скоро.

Постоянными стычками, которыми фракиец беспокоил осаждавших, он отвлек внимание противника от того места, которое предназначалось для прорыва. И когда однажды бурной зимней ночью снежная пелена застилала глаза римским часовым, он быстрым маршем подвел свое войско к укрепленной линии, «засыпал небольшую часть рва землей, хворостом и ветками и перевел через него третью часть своего войска». Так описывает Плутарх удачный прорыв римских укреплений. По Фронтину, [91] рабы наполнили ров трупами тягловых животных и пленных, убитых специально для этого; Аппиан же сообщает, что Спартаку удалось вывести из западни не треть войска, а всю армию. У него же речь идет о коннице, прибытия которой якобы ожидал Спартак перед прорывом. Но поверить в это совершенно невозможно, ибо откуда было ей взяться? Все эти противоречия и неточности еще раз показывают, насколько ненадежны античные источники в передаче сведений о восстании гладиаторов.

С учетом потерь в последующих сражениях, более вероятным кажется предположение о том, что Спартак вызволил больше чем одну треть своей армии, может быть большую часть. Еще до того как настало утро и Красе со своим спешно выстроенным войском смог перекрыть место прорыва, Спартак был уже по эту сторону с таким трудом выкопанного рва. Сколько рабов погибло в ходе этой операции — неизвестно.

Огромные земляные работы, проведенные легионами Красса, оказались теперь бесполезными, и весть о том, что Спартак вырвался из окружения, вызвала в Риме, а также в областях Центральной и Южной Италии чуть ли не панику. Ведь все надеялись на то, что западня захлопнулась и голодная смерть рабов есть лишь вопрос времени, теперь же ужасная действительность вновь грозно напомнила о себе, ибо весной 71 г. Спартак совершенно неожиданно опять оказался в Лукании.

Теперь уже и сам римский полководец опасался того, что армия рабов вновь двинется на столицу, и начал уже сомневаться в разрешимости возложенной на него задачи. Его неуверенность в себе удивляет тем более, что численное преимущество, воплощенное в восьми легионах, было на его стороне, в то время как рабов ослабил кровавый штурм укрепленной линии. После Красе часто сожалел о том, что слишком поторопился послать гонца в Рим с требованием к сенату отозвать из Македонии Марка Лукулла, а из Испании — Гнея Помпея для того, чтобы использовать их армии в Италии, где он один не может теперь гарантировать благополучный исход.

Однако этот призыв о помощи оказался излишним, ибо новый раскол ослабил армию Спартака и одновременно усилил Красса. И снова глупая зависть кельтов и германцев по отношению к фракийцу привела к мятежу и разделению восставших. Как и в случае с Криксом, достаточно сильная галло-германская группа желала следовать лишь за своими собственными вождями. Возможно, что напряженность нарастала именно в последние месяцы, когда повстанцы были заперты в Бруттии. Однако перед лицом общей опасности противоречия казались незначительными, что вынуждало раскольников отдавать должное благоразумию, таланту и хитрости фракийца.

Тем более удивительным кажется то, что разрыв проявился в тот самый момент, когда Спартак столь блестяще вывел повстанцев из страшной западни. И вместо того чтобы следовать за своим спасителем и беспрекословно подчиняться ему, ибо в единстве — сила, спасенные именно теперь, когда вновь была обретена свобода, самоубийственно вели дело к разрыву, так как не желали, чтобы во главе их стоял фракиец.