Знаменитые шпионы XX века

Подполковник Барт предположил, что есть основание подозревать Нанна Мея в том, что он поддерживал связь с Заботи-ным и русским офицером, известным контрразведке под псевдонимом Бакстер. Нанн Мей ответил, что не имеет ни малейшего представления, кого имеет в виду контрразведчик. И в дальнейшем категорически отрицал, что когда-либо передавал секретную информацию каким-либо русским агентам. Тогда Барт спросил Нанна Мея, могут ли возникнуть такие обстоятельства, при

которых он был бы готов оказать помощь информацией. Нанн Мей долго молчал. Потом медленно ответил: «Нет, если бы она использовалась для контршпионажа».

Подполковник Барт знал, что перед ним тот, кого он ищет. Последовал обыск на квартире и в кабинете Мея, не давший никаких результатов. Время близилось к полуночи, и Мею разрешили идти домой.

Через несколько дней его вновь допрашивали в офисе на Сэвил Роу. Мей пожаловался на слежку. Тогда Барт обернулся и небрежно бросил своему заместителю, что в будущем им следует быть осторожнее. Нанн Мей явно терял присутствие духа. Его спросили о планировавшейся встрече у Британского музея, и он в конце концов вынужден был признать, что он сам не пошел на встречу, поскольку после возвращения в Англию решил не иметь ничего общего с этим делом. И, наконец, он признал, что передал русскому агенту «микроскопическое количество» урана-233, и согласился сделать соответствующее заявление.

Он сообщил, что год назад в своей квартире в Монреале он встретился с человеком, имя которого Мей назвать отказался, что заставляет предположить, что он точно знал, что могло содержаться в документах, украденных Гузенко.

«Я тщательно обдумал вопрос, чтобы быть уверенным, что развитие атомной энергии не будет ограничено только территорией США. И я принял очень болезненное решение, что необходимо сообщить общую информацию об атомной энергии и удостовериться, что она будет воспринята серьезно. По этой причине я решил принять предложение, сделанное навестившим меня человеком».

Нанн Мей также добавил, что все это дело оказалось для него крайне болезненным, и занялся он им только потому, что почувствовал, что таким образом он сможет внести свой вклад в обеспечение безопасности человечества. Он занимался этим не за деньги, хотя и не отрицал, что в одном случае таинственный советский связник передал ему бутылку виски, в которой находились деньги. Однако это случилось против его желания. И Мею вновь разрешили отправиться домой. И лишь 4 марта он был арестован.

Последовавший суд над д-ром Алленом Нанном Меем вызвал довольно вялую реакцию британской публики, внимание которой в те дни было приковано к репортажам с Нюрнбергского процесса, в которых живописались нацистские зверства.

Когда 1 мая 1946 года в Олд Бейли открылся судебный процесс над Меем, физик был признан виновным в нарушении Закона о государственной тайне посредством «передачи между 1 января и 30 сентября 1945 года неизвестному человеку информа-

ции, которая предназначалась для прямого или косвенного использования врагом».

Следуя распространенным в то время политическим настро-еням, генеральным прокурор сэр Хартли Шоукросс, только что вернувшийся после триумфального выступления на Нюрнбергском процессе, поспешил заявить, что ни у кого нет ни малейших мыслей о том, что русские — враги, потенциальные или настоящие.

М-р Джеральд Гардинер, отбросив в сторону официальную казуистику, прямо заявил, что «этим неизвестным быт русский». И пояснил, что Нанн Мей быт уверен, что научные открытия, подобно открытиям медицинским, должны быть использованы на пользу всего человечества. Он сказал, что Нанн Мей оказался под влиянием сделанного в годы войны заявления Черчилля о том, что Британия готова предоставить своим русским союзникам всю возможную техническую помощь. И его подзащитного охватило негодование, продолжал адвокат, когда он понял, что обещания технической помощи одному союзнику могут кончиться монополией другого.

Однако судья Оливер незамедлительно вернул дело к жесткой реальности, сказав, что Нанн Мей «исключительно из тщеславия и самомнения» присвоил себе право выносить решение по делу, касающемуся одного из главных секретов его страны, ХОТЯ ОН ДАВАЛ ПИСЬМЕННОЕ ОБЯЗАТЕЛЬСТВО НЕ ДЕЛАТЬ ЭТОГО.

Суд приговорил Нанна Мея к десяти годам тюремного заключения. Он стал образцовым заключенным, однако по-прежнему решительно отказывался сообщить контрразведчикам какие-либо подробности относительно агентурные сетей ГРУ в Северной Америке. После обыгчного помилования за хорошее поведение, он быт освобожден после шести с половиной лет тюремного заключения.

К этому времени отношение к советским шпионам стало куда более жестким, чем было в момент ареста Мея, но Нанн Мей решительно отказался раскаиваться. Один известным человек, который готов был помочь ему, навсегда порвал с ним, узнав, что Мей гордится тем, что поступал честно и добросовестно на протяжении всего своего сотрудничества с ГРУ. Ему предложили работу в промышленности при условии, что он сменит имя. Мей отказался. В конце концов он нашел какую-то второстепенную работу в Кембридже, заключавшуюся в создании образцов и моделей, которые использовали ученые. Однако в Кембридже он нашел жену, которая во всем поддерживала его. Он вновь принялся интересоваться физикой и математикой, а также занялся исследованиями по теории усталости металла — жизнен-

но важной для авиапромышленности. Со временем подписанные им статьи стали появляться в «Nature», одном из ведущих научных журналов мира. Нанн Мей словно переживал второе рождение. В начале 1962 года он был назначен специальным профессором физики в университете Ганы, оборудованном построенным русскими реактором для проведения исследований по использованию атомной энергии в мирных целях.

И, главное, Мей по-прежнему отказывался раскаиваться. По словам хорошо информированного научного корреспондента лондонской «Daily Express» м-ра Гарри Чепмена Пинчера: «Он сумел вернуться в научный мир и получить признание, не дав ни малейшего повода заподозрить его в раскаянии или компромиссе с обществом, чьей безопасности он угрожал, когда передавал секреты атомной бомбы русским, политическому делу которых он был тайно предан».

Д-р Аллен Нанн Мей, конечно же, занимает куда более высокое место в списке советских «атомных» шпионов, чем это может показаться стороннему наблюдателю.

Есть свидетельства того, что сеть Заботина оказалась куда более разветвленной, чем это было официально признано. Даже в 733-страничном отчете канадской королевской комиссии, в котором содержалась информация обо всей канадской шпионской сети, главный вопрос так и остался нераскрытым. Эта информация касалась в основном четырех шпионов, упоминания о которых находим в документах, украденных Гузенко. Все четверо фигурируют под псевдонимами, начинающимися с буквы «G». Двое, как утверждалось, были «членами особой дополнительной группы». Это:

1. «Гини» — как утверждалось в документах Гузенко, «еврей» и «владелец аптеки... имевший лабораторию».

2. «Голиа»— «молодой художник, работавший у Гини».

Другими двумя шпионами на «G» были:

3. «Галя» — числится в документах Гузенко как «домохозяйка», занимающая квартиру рядом с «Дэви» — псевдоним майора Соколова, официально занимавшего должность торгового атташе в советском посольстве.

4 . «Грин» — занимал «ключевую должность» в правительственном департаменте, скрывающемся под вывеской «Монреальский локомотивный департамент».

Специалисты по контршпионажу, изучавшие иносказательный жаргон ГРУ, были уверены, что «Голиа» — это молодой физик-ядерщик, работавший в лаборатории и находившийся в контакте с «евреем Гини». «Галя» из квартиры рядом с Дэви», несомненно, была американкой. «Монреальский локомотивный департамент», в котором работал «Грин», не что иное, как американский «Манхэттен проект».

Остальные доказательства давали основания предполагать, что первые двое были БРИТАНСКИМИ учеными, а двое других — американцами. Однако в течение нескольких лет контрразведки союзников пребывали в тупике, и лишь в 1950 году, как сообщают французские источники, сотрудники британской и канадской контрразведок установили, наконец, личности упоминавшихся в документах Гузенко английских ученых.