Повседневная жизнь воровского мира Москвы во времена Ваньки Каина
Повседневная жизнь воровского мира Москвы во времена Ваньки Каина читать книгу онлайн
Ванька Каин — беглый дворовый, лихой вор, «московский сыщик», каторжник, фольклорный персонаж — стоит на первом месте в череде знаменитых отечественных уголовников. С кем вместе он совершал кражи и почему сдал властям бывших приятелей? Кого в XVIII веке называли вором и чем занимались в то время мошенники? Что отличает тогдашних преступников от их современных коллег? На эти вопросы отвечает книга кандидата исторических наук Евгения Акельева, написанная на основе архивных документов, запечатлевших результаты семилетней доносительской деятельности Каина. Её страницы пропитаны атмосферой преступного мира Москвы середины XVIII века, когда на Красной площади бурлила торговля, воры чистили карманы зевак и сбывали добычу держателям краденого, нищие и арестанты громко требовали милостыню, конвоиры вели задержанных в располагавшийся прямо у кремлевской стены Сыскной приказ — предок современного МУРа, а в Зарядье усадьбы знатных господ, притягивавшие воров, соседствовали с притонами, где обитали беглые, карманники, разбойники, скупщики краденого.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
«В прошлом де 741-м году, накануне празника Покрова Пресвятыя Богородицы, муж ее с протчими ссылочными послан в Оренбурх, а она де… жила у брата своего родного в Московском уезде вотчины Троицы-Сергиева монастыря села Стромыня у крестьянина Ивана Степанова. И тому недели з две от показанного брата своего пришла она в Москву в Преображенскую салдатскую слободу парусной фабрики к матрозу Алексею Федорову по знакомству для продажи принесенных с собой льняных петинок (мотков пряжи. — Е.А.). И как шла в город для продажи, и как будет в городе Китае на площади (то есть на Красной площади. — Е.А.), и в то время оной муж ее, Медведев, сошелся с нею и сказал ей, что он с каторги по милостивому указу свобожен и о пропуске в Москву дан ему свободной пашпорт, которой ей и объявил за красной сургучевой печатью. И, взяв ее с собою, и говорил, чтоб где ни есть приискать нанять угол или хотя бы одну ночь переначевать, а то де он пойдет в вотчину оного помещика своего… И в тот день пошли они за Калужские вороты, близ Донского монастыря, в приход церкви Риз Положения, и как пришли в незначай ко двору Ярославского уезду вотчины Бутырского полку капитана князь Федора Голицына, к оброчному крестьянину Анофрию Прокофьеву, и просили, чтоб он пустил их на время пожить или начевать. И оной Анофрей ее мужа спросил: что он за человек? И оной муж ее сказал ему, что де свобожен по милостивому указу из Оренбурха с Самары, на что дан ему пашпорт. И оной Анофрей сказал, что он без записки съезжаго двора не токмо на время пустит пожить, но и ночи не смеет к себе жить пустить. И оной муж ее тот пашпорт тому Анофрию и показал. И просил, чтоб он с ним сходил в съезжей двор, и записал бы как мужа ее, так и ее, Феклу, по которой прозбе Анофрей, взяв мужа ее и пашпорт, пошли оба вместе, а она, Фекла, осталась у того Анофрия в доме. И после того, погодя малое время, с час, оной ее муж пришел в дом к оному Анофрию, а про него сказал, что де для записки ево и с пашпортом пошел в съезжей двор. И оной ее муж, помешкав с час, и пошел незнаемо куды. И после того оной Анофрей, пришед съезжаго двора з десяцкими, а с кем не знает, и взяв ее, Феклу, привели в съезжей двор… И что оной муж ее с каторги бежал, и пашпорт у него действительной ли или фальшивой, про то она не знает» [413].
Как видим, «подозрительным» людям устроиться на ночлег в Москве было не так-то просто — порой им не помогали даже родственные связи, о чем красноречиво свидетельствуют данные в марте 1742 года показания «фабричного» Максима Корнеева, родного брата беглого каторжника Матвея Корнеева — профессионального преступника, разыскиваемого Сыскным приказом: «Жительство де они (Максим с женой. — Е.А.) имеют близ Девичья монастыря в Кочках своим двором. И в нынешнем 742 году до приводу их за пять дней приходил к нему, Максиму, и жене ево брат ево, Максимов, родной Матвей, которой бежал из ссылки, …с приводным Тимофеем Коршуновым, и приносили с собой в кульке незнаемо какое платье, и просили, что б их пустили начевать. И они их начевать к себе не пустили, и он, Максим, взяв дубину, согнал их со двора. И оные брат ево, Матвей, с товарищем своим куды пошли и где оной Матвей жительство имеет, того де он, Максим, и жена ево не знают. А в привод их не привели простотою своею».
Кстати говоря, в Сыскном приказе Максиму было определено суровое наказание — 30 ударов кнутом! Мотивировка такого приговора очень любопытна: «…за приход к нему брата ево утеклеца Матвея Корнеева с товарищем Тимофеем Коршуновым с крадеными пожитки, а он, Максим, з женой своею, ведая, что он бежал из Сибири, и ево, Матвея, не поймали и в привод не привели» [414].
Даже душевладельцы часто отказывались от своих крепостных, которые были связаны с преступной средой, особенно если те попадали под следствие. К примеру, 23 мая 1746 года купец 1-й гильдии Михайла Гусятников в Сыскном приказе не принял своего бывшего дворового, бежавшего из ссылки «за подозрительством» [415]. Точно так же осенью этого года наместник Чудова монастыря архимандрит Венедикт Коптев отказался от монастырского крестьянина Алексея Авдеева сына Обидина, третий раз попавшего под следствие, со следующей мотивацией: «А понеже оной крестьянин Обидин в том Сыскном приказе по следственному делу господ баронов Строгановых служителя Ивана Миронова для роспросу и розыску в краже у вышеписанного Миронова денег и пожитков приведен был в 743-м году в сентябре месяце, которой и розыскиван, от чего в сыске оного Обидина в поставке монастырю и вотчине чинились великие убытки, да и впредь не безупавательно от него, Обидина, платежа, либо какой в ысках выти, и для того оной Обидин ныне и впредь ко оному монастырю и к вотчине не надобен. И дабы… указом повелено было… показанного крестьянина Алексея Авдеева, кроме детей ево, Ильи да Алексея, для того, что они при нынешней ревизии к написанию в подушный оклад в поданных скасках написаны, куда по указом надлежит сослать в ссылку». В результате в Сыскном приказе было определено Алексея Обидина сослать в Оренбург «на поселение вечно» [416], разлучив с женой и детьми.
Встречаются и случаи доносов москвичей на соседей, подозревавшихся в содержании воровских притонов. Так, 22 октября 1746 года к сыщику Ивану Каину обратились горожане с жалобой на соседку Акулину Иванову, у которой «пристают неведомо какие люди и непрестанно меняют червонцы и рублевые манеты» [417]. Впрочем, эти примеры достаточно редки. Чаще всего можно наблюдать иную картину: москвичи, подчас живя бок о бок с настоящими воровскими притонами, не проявляют при этом никакой инициативы, чтобы избавиться от опасного соседства.
Воровской язык
Первым в России письменным памятником, в котором зафиксирован сленг преступников, является жизнеописание Ваньки Каина («Автобиография») [418], которое еще при жизни героя распространялось в списках, а затем до конца XVIII века многократно переиздавалось. К сожалению, профессиональный воровской язык никогда не фиксировался в следственных материалах, поэтому «Автобиография» Каина является уникальным источником для реконструкции воровского арго XVIII века.
Лексика, которая содержится в данном произведении, по большей части относится к сфере деятельности преступников, обозначая те слова и понятия, которые напрямую связаны с ремеслом «мошенников». Так, вместо слова «вор» здесь говорится «брат нашего сукна», «отправиться на кражу» обозначается как «пойти на черную работу», украсть — «поработать» (например, «поработал в маленьком бауле денег 340 рублей»), а мошенничать — «подавать милостыню». Вместо «обчистить карманы» говорилось «пошевелить в кармане». Орудие грабителя, кистень, называлось «гостинцем», а вместо «ударить кистенем» говорили просто «угостить». Пьяного человека, содержимое карманов которого часто становилось легкой добычей преступников, именовали «сырым». Вместо слова «тревога» здесь употреблялось выражение «мелкая раструска».
Особенные названия получали и те места, куда вор старался не попадать: тюрьма — «каменный мешок», застенок — «немшоная (то есть не покрытая мхом, холодная. — Е.А.) баня», Тайная канцелярия — «Стукалов монастырь». Использовались целые словосочетания, которые, предположительно, употреблялись в стандартных для «мошенника» ситуациях. Например, вместо «товарищ попался в тюрьму, нужно скорее дать взятку, чтобы его освободили» говорилось «овин горит, а молотильщики обедать просят» [419].
(Заметим, что некоторые из выражений воровского арго, употребляемые в «Автобиографии», ходили и в XIX веке, когда они были записаны собирателями [420].)
