Колесница Джагарнаута

Обманчивая тишина с утра еще сильнее, еще гуще. В несколько прыжков Мансуров поднялся по оплывшим глиняным ступенькам на плоскую, всю заросшую крышу. Он вышел поразмяться, по привычке еще со времен строевой службы, сделать физическую зарядку "по Мюллеру". И рассмеялся: "Опять немцы!"

Он привык встречать солнце. В походе, на войне, вообще в пути важно, чтобы тебя не застали врасплох. С первыми лучами нужно оглядеться вокруг, вдохнуть очищенный за ночь воздух, убедиться, что ничто скверное не подстерегает тебя.

И сегодня Мансуров проснулся вовремя. Первые, еще не видимые лучи скользнули по плоскостям крыш, зазвенели стебельки янтака и полыни. Вот-вот оранжевый горизонт, как лезвием, прорежет диск утреннего светила. Мансуров любил восход солнца - штурм нового дня.

Он называл себя солнцепоклонником. Ничто не сравнится с кипучей энергией солнца, и эта энергия кипела в Мансурове. Он вставал на рассвете и, выбрав удобное место, ловил самый первый луч жизни. И даже пел что-то. Его спрашивали, что он поет? "Гимн солнцу. Я учил сына встречать на рассвете солнце, и мы вместе пели - "Вставай над миром, солнце!". Я хотел, чтобы и сын полюбил солнце, жизнь".

И вот солнце взошло, а сына с ним нет. Как трудно заглушить боль в сердце! Он сбежал вниз по ступеням. У арыка окатил себя из ведра водой, холодной ключевой, и пошел одеваться.

Конечно, время идет. Человек стареет, но привычка есть привычка, режим надо соблюдать. До старости ему далеко, а недуги, порожденные ранениями, он сумеет преодолеть.

Он одевался, напевая свой гимн солнцу.

- Вы поете. Ого! Колоссаль! Пение - свидетельство бодрости, силы воли, жизнерадостности.

Физиономия "мировой политики" вдруг заглянула в темноватый, тоскливый, пахнущий прелью и плесенью покой. В комнату без спроса вошел Генстрем.

Лицо пастора, путешественника и проповедника, твердое, как пятка верблюда, кривилось. Генстрем пытался изобразить улыбку. Костистое, хрящеватое лицо фашиста! Оно змеилось иезуитской улыбочкой, такой вымученной, напряженной, что сжатые губы даже побелели. Пастор нисколько и не пытался изображать себя перед Мансуровым проповедником. И Алексею Ивановичу "нечего было наряжать детей своей фантазии", чтобы разгадать эту личность. Ты называешь себя миссионером - какая вера тебе!

Натягивая на ногу сапог, Мансуров наблюдал. Генстрем шумно втягивал в себя воздух. Откровенно принюхался.

- Мы очень с коллегой Беммом вам сочувствуем, - он снова громко потянул воздух. Генстрем за годы миссионерской деятельности в Кашгарии, очевидно, отвык от простейших гигиенических привычек и не пользовался носовым платком. - На чужбине и заяц может съесть твоего ребенка. Мы с коллегой герром Беммом... - да вот и он, оказывается, поднялся. Тьфу, во рту гадость. А пили вчера вроде все доброкачественное. Мы тут с коллегой придумали план. Заходите, Мориц, господин уполномоченный зовет нас чай пить. Отличный крепкий чай после излишеств. Преотлично!

Второе лицо, ничем не похожее на первое, всунулось в дверь. Лицо Морица Бемма, геолога, самоуверенное, самодовольное, лицо чванливой "прусской бестии".

Своей физиономией Генстрем выдавал свои хитрости и ловкие, по его мнению, лисьи ходы. Но он еще разводил дипломатию, стараясь скрыть свои истинные намерения.

Физиономия же Морица Бемма, типичного прусского юнкера, прямолинейного военного чина, говорила: "Стань смирно. Дейчланд юбер аллес! Германия превыше всего!"

"Каналья! Последний бродяга, проходимец перед ним - почтенный человек. Бемм в открытую прет. И ни с кем, ни с чем не считается. И то хорошо. По крайней мере, знаешь, что делать".

Мориц Бемм не скрывал своего пренебрежительного отношения к наивным ходам пастора Генстрема. Бемм молчал, иронически выжидая - а не поймается ли большевик на удочку.

План миссионера сводился к следующему:

- Похитители-джемшиды ушли всей ордой в Иран в кочевья к своим соплеменникам на реку Кешефруд. Туда и послан человек с предписанием. В нем в настойчивой форме предложено духовному владыке мазара Турбети Шейх Джам мюршиду Абдул-ар-Раззаку в ближайшее время доставить в город Меймене семью господина комиссара. Уездный начальник знает такое слово, которое убедит Абдул-ар-Раззака повиноваться. Уездный начальник настолько уверен в послушании джемшидов, что высылает завтра вооруженный наряд из состава своего гарнизона на границу встретить семью господина комиссара и сопровождать ее в Меймене.

- Но почему мюршид?..

- Вы хотите спросить - почему он исполнит приказ уездного начальника, будучи на территории другого государства? - недовольно заворчал Мориц Бемм, потирая тыльной частью руки свои маленькие усы, похожие на рыжих колючих жуков, расположившихся под хрящеватыми ноздрями на верхней губе. Почему, вы хотите спросить? Потому что иначе мюршиду и сунуть нос нельзя будет сюда. А начальнику уезда важно устранить повод для осложнений между Ираном и Афганистаном. Если у него возникли осложнения, Кабул прогонит его. Вы получите свою семью и... уедете. Я откровенен. Вам нельзя будет оставаться здесь. Просто и ясно. Такая история бросила на вас тень. И вы заинтересованы, и уездный начальник против всяких осложнений.

- Ясно по-военному! Коллега военный человек.

Сконфуженный проповедник пыхтел и сморкался звучно прямо на ковер.

Пояснил мысль Генстрема Мориц Бемм:

- Положение отвратительное. Обстановка... Чувства верующих напряжены до предела. Господин Генстрем еще известен - вы это уже знаете - на Востоке в качестве исламского проповедника Мамеда Ахунда. А для нас с вами Мамед Ахунд - стена. И наконец, мы не заинтересованы, чтобы вас здесь разорвали в клочки, - криво усмехнулся Бемм.

Шведский миссионер - мусульманский поп! Даже в облике Генстрема Мамеда Ахунда произошли изменения. Он сбросил с себя свои кашгарские лохмотья и облекся в более благопристойные одежды имама мечети. Но удивляться на Востоке ничему не следует.

Мог бы Мансуров сказать этим путешественникам многое: потребовать от них, чтобы они не вмешивались в чужие дела, чтобы они, наконец, сами убрались из Меймене и вообще из пограничного района. Но надо выиграть время. Надо поговорить с начальником уезда. Надо стиснуть зубы и принять меры, чтобы опасность не угрожала близким.

- Давайте завтракать, - сказал Мансуров. - Вон уже несут. Начальник уезда молодец. Законы гостеприимства для него незыблемы. А решать вопросы на голодный желудок я не склонен. В одном вы правы - в тихом Меймене и в тень человека стреляют.

За фарфоровой касой великолепного ширчая из жирного молока с маслом, черным перцем, с белейшими накрошенными лепешками, тающими во рту, он заговорил о путешествиях, далеких странствованиях. Мансуров уклонялся от разговоров о вызволении его семейства из рук мюршида, потому что понял: и немцы, и мюршид если и не из одной шайки, то во всяком случае связаны одними вожжами. Он понял, что немцы встали на путь шантажа и провокаций и что, пока он не привлечет на свою сторону начальника уезда, сам сделать в Меймене он ничего не сумеет и только подставит голову под удар. Он смеясь воскликнул:

- Делайте с моей головой что хотите, отрезайте, рубите, но желудка я трогать не дам. Скажите, а в Кашгарии тоже подают на завтрак сие божественное кушание?

Профессия проповедника восторжествовала в Генстреме. Утирая пальцами хрящеватый нос, он хлебал ширчай и рассказывал.

Научно-исследовательские экспедиции задуманы глубоко. Выясняются возможности сбыта товаров и вывоза сырья, инвестиции капиталов, возможности эксплуатации рабочей силы, получения германскими предприятиями концессий. Многообразна и широка деятельность путешественников, коммивояжеров, исследователей, купцов. Освоение восточных стран для Германии - политическая задача мировой важности.

"Мориц Бемм... Мориц Бемм, - припоминал Мансуров. - Нет, у него было другое имя... Другое..."

И словно невзначай Мансуров напомнил герру Морицу о "приятной" встрече в Бальджуане еще в дни боев с Энвером.