Древнегреческие праздники в Элладе и Северном Причерноморье

Второй день празднования начинался утром в доме невесты, ее одевали в свадебный наряд и набрасывали фату, закрывавшую голову и лицо. Этой и следующими процедурами, связанными с новобрачной, руководила нимфетрия – опытная пожилая женщина, хорошо знавшая свадебные обряды. Вероятно, во время одевания невесты подруги пели песни, оплакивая уходящую юность и невинность девушки.

Отец невесты совершал приношения божествам своего домашнего очага и богам-охранителям брака; к ним относили Зевса и Геру, Артемиду, Афродиту и ее спутников Эрота и Пейто, Нимф, Мойр и др. Затем начинался пир, им руководил заранее избранный устроитель, указывавший, как размещаться гостям. Об этом говорится в нескольких уцелевших стихах комедии Эуангелоса; ее название «Анакалюптомена» указывает на сюжет пьесы о свадьбе и на церемонию снимания фаты с лица новобрачной в конце второго дня торжеств. На свадебном пиру слева от входа на ложах располагались мужчины, самые почетные места отводились отцам новобрачных, а женщины находились напротив и среди них невеста (Luc. Symp. 8-9). Ее отец заявлял собравшимся, что он отдает дочь замуж за такого-то человека; таким образом он отлучал дочь от богов своего очага и передавал жениху, а тот приобщал ее к своим домашним божествам.

Вечером молодые отправлялись в дом жениха. В бедных семьях они шли пешком, но чаще для этого брали повозку, запряженную конями, мулами или быками. Их вели под уздцы, и повозка медленно двигалась по улицам города или села. В ней полагалось сидеть на высокой скамье только невесте с женихом, иногда вместе с дружкой. Судя по рисункам, так было в классический период, а раньше они стояли на небольшой колеснице, и жених сам правил конями.

Античные авторы упоминают об отдельных моментах свадебного шествия, которое в основных чертах сохранялось неизменным многие столетия. Вот как в «Илиаде» описан этот ритуал (XVIII, 492-496):

Перевод Н.И. Гнедича

Мать невесты зажигала от своего очага факел и шла за повозкой вместе с родственниками и гостями. Одни несли факелы для освещения дороги, другие – подарки, а также особого вида треножник, лутрофор и кальпиды для свадебных ритуалов, многие пели свадебные песни и танцевали под аккомпанемент аулосов и лир [686], возгласы, обращенные к Гименею, звучали на всем пути к дому жениха (Plut. Mor. 667 f). Его мать с факелом встречала гостей у дверей. При входе в дом молодых осыпали плодами и сластями в знак пожелания счастливой совместной жизни и хорошего потомства. В некоторых областях Эллады разыгрывалась сцена похищения невесты, напоминая давно не практиковавшийся древний обычай, девушка при этом вскрикивала, а жених хватал ее на руки и, внося в дом, следил, чтобы ноги новобрачной не коснулись порога. Мотив похищения невесты отразился в мифе о свадьбе Европы и Зевса на Крите; как будет показано ниже, это предание хорошо знали на Боспоре.

После входа в дом начинались обряды приобщения невесты к домашним божествам ее нового дома: молодая прикасалась к огню очага, ее подводили к изображениям домашних божеств и окропляли очистительной водой. Супруги обращались с молитвой богам и делили между собой хлеб, пирог и несколько плодов. Затем продолжался праздничный пир. Он, по словам Плутарха, был самым многолюдным из всех домашних праздников, потому что следовало пригласить родственников и ближайших друзей жениха и невесты (Plut. Mor. 666 e). Именно на свадебных торжествах многие желали блеснуть роскошью и богатством праздника, поэтому законодатели, борясь с излишествами, в первую очередь ограничивали число гостей на свадьбе. Об их числе дает представление упоминание Афинея (IV, 23) о двадцати приглашенных на свадебный пир. Все участники свадебных торжеств считались свидетелями заключенного брака; они в случае необходимости в дальнейшем могли засвидетельствовать его законность (Athen. V, 185 b) и подтвердить, что оба вступивших в брак принадлежат к семьям полноправных граждан (Plut. Mor. 666 f).

В одних областях Эллады в конце пира с невесты снимали фату и открывали ее лицо, а в других это происходило при входе в спальню, от названия которой таламос происходят наименования эпиталамиев, песен у брачного покоя. Невеста входила туда первой вместе с нимфетрией и подругами; они снимали с нее свадебный наряд и готовили к брачной ночи. Потом приходил жених; при свете факелов его сопровождали родственники и друзья, певшие эпиталамии, часто с шутливыми и нескромными намеками. На протяжении всей античности славились эпиталамии, сочиненные Сафо, но они, к сожалению, известны сейчас лишь по небольшим цитатам у некоторых древних авторов. Даже в IV в. н. э. Гимерий в «Эпиталамии Северу» (гл. 4) назвал их образцом для подражания; сам же он сочинил такой эпиталамий (гл. 20): «О невеста, полная благоухающей, как роза, любовью, о любимая услада Пафии, иди в брачный покой, всходи на ложе, нежноулыбчивая, желанная. Пусть тебя, почитательницу брака сребротронной Геры, не против воли провожает туда Веспер» [687].

После пения эпиталамиев новобрачных оставляли одних и запирали дверь спальни; около нее, как бы на страже, оставался один из друзей жениха. А утром следующего дня здесь пели другую разновидность эпиталамия – песнь пробуждения. В этот день молодая супруга снова надевала свадебный наряд, но уже без фаты, а голову украшала венком или диадемой. В своем новом доме она принимала подарки от девушек и женщин. Такие подарки назывались επαύλια, то есть так же, как этот заключительный день свадьбы. Позже в ближайший праздник Апатурий муж совершал свадебное жертвоприношение, обращался с просьбой внести имя жены в списки своей фратрии и устраивал угощение для ее членов. Таким образом окончательно утверждалось новое социальное положение женщины.

У многих древних народов существовала уверенность в том, что переход от одного периода жизни в другой является смертью одного человека и рождением иного. Ярче всего это отражалось в обрядах инициации: юношам внушалось, что, пройдя жестокие испытания, они умирают, а затем воскресают уже взрослыми мужчинами. Сходное представление сопровождало и вступление невесты в брак: она умирала как девушка и возрождалась в новом статусе замужней женщины и будущей матери. Настоящая смерть также воспринималась как переход души в другое состояние при перемещении ее в потусторонний мир. Не случайно в эллинских свадебных и похоронных обрядах имелось определенное сходство, и его неоднократно отмечали современные ученые [688].

На могилах неженатых и незамужних в качестве памятника ставили лутрофор [689], особый сосуд, который, как уже говорилось, употреблялся в свадебных ритуалах. Демосфен (XLIV, 18) в речи «О наследстве Архиада» для доказательства, что Архиад был холостяком, указал на его надгробный памятник – лутрофор.

В древнегреческой поэзии смерть девушки нередко называлась похищением богом подземного царства, умершую называли его невестой или супругой, а могилу – спальней новобрачных (Soph. Ant. 814-816, 891; Eur. Iph.Aul. 460-491). На рубеже нашей эры боспорский поэт выразил эту мысль в эпитафии Феофилы, дочери Гекатея. На ее надгробном памятнике, стоявшем на некрополе Пантикапея, написано, что Плутон «зажег брачные светочи и принял ее в свой свадебный чертог возлюбленнейшей супругой» (КБН. 130) [690]. Эта эпитафия, а также находки ваз со свадебными сюжетами в погребениях, открытых в Северном Причерноморье, показывают, что здесь грекам тоже были свойственны подобные представления о смерти.