«Если мир обрушится на нашу Республику»: Советское общество и внешняя угроза в 1920-1940-е гг.

Поставки продовольствия и обмундирования (независимо от их источника и предназначения, все они связывались именно с загадочным, непонятным, но таким иностранным словосочетанием «ленд-лиз») напрямую затрагивали жизнь многих семей. Одни получали продукты, одеяло или отрез серого солдатского сукна, другие на рынке приобретали поношенную американскую или английскую одежду. Как подчеркивает В.Ф. Зима, «для трудного времени это было событие, которое оставалось в человеческой памяти на всю жизнь. Лауреат Нобелевской премии поэт И.А. Бродский в своих записках упомянул о впечатлении, произведенном на него американскими ботинками, которые в войну носил его отец. Через полвека жительница железнодорожной станции Шумиха (Курганской обл.) А.Н. Герасимова на вопрос, что она знает об американской помощи в войну, с ходу заявила, что хорошо помнит как с самолетов им сбрасывали посылки с консервами и теплыми вещами» ^{683}. Конечно, в последнем случае речь идет о совершенно сказочном преломлении реальности в массовом сознании. Но то, что подобные легенды, закреплявшие положительный образ союзника, не только возникали, но и существовали весьма долгое время, является весьма показательным.

Прозванная «вторым фронтом» американская тушенка, яичный порошок, другие непривычные продукты надолго остались в памяти как одна из примет военного времени. То, что полученное по ленд-лизу продовольствие стало важной частью не просто повседневного быта, но составляющей всей окружающей предметной среды тех лет, помогает наглядно представить фраза из дневника А.И. Пантелеева (январь 1944 г.): «На путях — бессчетное множество банок из-под американской тушенки. И тут же тучи воробьев, клюющих канадскую пшеницу» ^{684}.

Вместе с тем среди части интеллигенции интерес вызывали прежде всего политические аспекты помощи союзников. Во-первых, она не без оснований рассматривалась как средство предотвращения выхода СССР из войны путем заключения сепаратного мира (как известно, этого союзники боялись вплоть до завершения коренного перелома в войне), и, во-вторых, как средство давления на СССР в вопросах послевоенного урегулирования.

Неплохо информированный благодаря своим многочисленным знакомствам известный писатель В.В. Иванов в своем дневнике 15 марта 1943 г. так прокомментировал публикацию в «Правде» отчета о помощи США: «Оказалось, что не зря наши молчали об этой помощи… Помощь, надо сказать, солидная… Отрицая же помощь или сведя ее к нулю, мы преувеличивали свои силы и заставляли Германию считаться с нами, а значит, и могли заключить сепаратный мир. Теперь, “раззвонив о помощи”, мы лишены возможности заключить мир. Мало того, американцы могут позвать нас на “конференцию” и потребовать “некоторых” политических гарантий» ^{685}.

Что касается остальной части населения, то здесь, наряду с позитивной оценкой ленд-лиза, о чем речь шла выше, встречались и такие предположения: в результате ленд-лиза и заключенных в годы войны соглашений «все наши ценности союзники заберут, и мы на них работай» ^{686}. Иногда подобные опасения конкретизировались: «Правда ли, что скоро будет съезд союзников — Англии, США и СССР, на котором будет решаться вопрос, сколько мы должны вывезти мяса для Америки, и это мясо в скором времени начнут собирать с колхозников?» — спрашивали жители Башкирской области весной 1943 г. ^{687}

Приближение окончания войны многих заставляло задуматься о перспективах послевоенного переустройства мира.

В 1944 г. на смену вопросам о втором фронте приходят такие — оккупирует ли Красная армия Германию, какой будет послевоенная Европа, что ждет послевоенную Польшу… ^{688}

Постепенно укрепляется ожидание позитивных изменений после войны, и в значительной степени это было связано как раз с ролью союзников. Предполагалось, что союз с США и Великобританией должен привести к некоторой демократизации советского общества, тем более что продолжение союза военных лет казалось многим необходимым для послевоенного восстановления СССР.

Надо сказать, что в современной литературе порой преувеличиваются эти ожидания, а особенно их распространенность. Так, по утверждению В.Ф. Зимы, «чаяния рабочих, крестьян и интеллигенции сводились к отмене большевистского правления [курсив мой — авт.] и обретению элементарных свобод и прав человека. Горожанам нужна была гарантированная оплата труда, обеспечивавшая прожиточный минимум семьи, 8-часовой рабочий день и ежегодный отпуск. Сельчане страдали и бедствовали от навязанной им государством колхозной системы… Интеллигенция требовала ликвидировать экономический и культурный барьер, отделявший СССР от западных стран» ^{689}.

Само наличие подобных ожиданий в разных социальных слоях советского общества сомнений не вызывает; очевидно, однако, что «отмены большевистского правления», например, не только ожидали, но и желали далеко не все; горожанам вышеупомянутые права до войны не только гарантировались, но и, как правило, предоставлялись — речь таким образом могла идти лишь о возвращении к условиям мирного времени, без ограничений, введенных в предвоенные годы и тем более в годы войны.

Хорошо еще, что, как считает цитируемый автор, «никто не думал о радикальных путях решения давно наболевших проблем [впрочем, это тоже слишком сильное утверждение. Об этом несомненно думали, хотя, видимо, немногие — авт.] Люди считали, что правительство СССР, возглавляемое И.В. Сталиным, само убедилось в бесперспективности дальнейшего существования государственного устройства в довоенном виде. Одни рассчитывали на прозорливость Сталина, другие на содействие Запада. Распространялись нелепые слухи о том, что США и Великобритания якобы способны заставить Сталина отказаться от большевизма» ^{690}. Опять-таки, подобные настроения существовали, но были отнюдь не всеобщими.

Нет оснований говорить о «требованиях» (а не надеждах или прогнозах) интеллигенции. По крайней мере, подобные требования никем вслух не высказывались и даже не формулировались. Но надежды на ликвидацию барьера между СССР и остальным миром, конечно, были.

Уже в сентябре 1941 г. в Москве были зафиксированы высказывания, скептически оценивающие перспективы послевоенного урегулирования: «Эту войну мы выиграем, но за ней будет вторая. Кончится первая война, сядут за стол сто дипломатов, в том числе пять наших. И сто будут диктовать условия пяти. Вот тогда и решится вопрос — кто кого…» ^{691} Еще определеннее высказался московский писатель А.: «Мы можем, конечно, и победить, но что это будет нам стоить? Дело идет к тому, что нам придется валяться в ногах у Англии и Америки…» ^{692}

Одновременно представители московской интеллигенции высказывали опасения (которые, возможно, были одновременно и надеждами) на изменение как внешней, так и внутренней политики СССР после войны. Как уверяла собеседников артистка X., «у нас должны произойти перемены в области политики. Конечно, Ситрин [68] из Англии очень горячо стал отзываться о союзе СССР с Англией. Однако он, вероятно, рассчитывает, что наши профсоюзы станут желтыми, а их английские не покраснеют».

Артист оркестра И. был еще более безапелляционен: «В настоящей войне возможно поражение Германии, но в СССР все равно будет изменена форма правления под давлением Америки и Англии в сторону создания демократической республики по их образцу. Для этого будут использованы их войска, которые Америка и Англия ввели в пределы СССР» ^{693}. [69]