Неволя

"Значит, все из-за меня. Это уже лучше. Только откуда про Маняшу стало известно?" - подумала она, постепенно оживая. Страх её поубавился, и она решила отозваться на предложение Салеха. Вначале она стала кокетливо улыбаться, показав этим, что ей приятен разговор с ним, что она не прочь включиться в любовную игру, а потом и сама начала задавать вопросы.

- Что же это он сам не сказал мне об этом? Неужели он так застенчив?

Салех засмеялся и со всей своей грубой прямотой заявил:

- И я ему это говорил, дураку. Робеет. С бабами никак не может найти языка. Если бы это коснулось меня, я бы живо договорился. Не так ли?

Кокечин хитро прищурилась, улыбнулась и, явно подзадоривая, произнесла:

- Ой ли?

- Да что тут много говорить, голубушка! С бабами я всегда так, по-простому.

- Видно, что вы мужчина бывалый. С женщинами ладить можете. - Она пригрозила тоненьким пальчиком: - Опасный вы человек! Ох какой опасный!

Салех, польщенный её замечанием, захохотал во все горло. Человек он был самолюбивый, тщеславный, не упускающий случая похвастаться своими победами над женщинами. И Кокечин это сразу поняла.

- Да, я такой, - признался он. - Но сейчас не обо мне разговор. Об Азизе. Когда придешь?

От такой настойчивости ей стало немного не по себе, и она в смущении пожала плечами.

- Видишь ли. Я - женщина. И у меня есть привязанности. Со старыми нужно покончить, прежде чем новые заводить.

Салех возразил:

- Старые привязанности не помеха. У кого их нет?

Он тронул рукой её колено, дерзко, требовательно заглянул в глаза.

- Эх, какая нежная кожа! Через ткань чую. Плюнь на старое. В пятницу приходи.

Его жесткие крепкие пальцы до боли впились в её ногу. Она собрала все свое мужество, чтобы не вскрикнуть, а сдержанно улыбнуться, затем отвела его руку, не грубо, но с такой твердостью, которая не могла его обидеть, и кротко молвила:

- Я подумаю.

Ее слова он истолковал за согласие, и это было так - деваться ей было некуда.

- Приходи к лавке. Там юрта есть. Я провожу.

Он подмигнул ей как заговорщик и ушел, оставив её одну, встревоженную, в смятении. Через два дня, когда Михаил заглянул к ней, она поведала ему о неожиданном приходе Салеха и разговоре с ним. Ознобишин подумал: "Ну вот! Не одно, так другое. Навязался на нашу голову, окаянный".

- Кто он такой, этот Салех? - спросил он, хмурясь.

Кокечин сказала, что Салех - купец, торгует уздечками и седлами. Товар его не так хорош, как у других купцов, но дешевый, так что прибыль он от своей торговли имеет небольшую. Однако богат, и даже очень, говорят, что все свое богатство он добыл при помощи благодатной анаши, которую достает через дервишей и продает любителям этого сладостного дурмана.

- И ты пойдешь? - спросил Михаил с беспокойством.

Она горько улыбнулась и сказала:

- Придется. Там я смогу узнать, откуда Салех слышал про Маняшу и чем все это может нам грозить. Понимаешь, Мишука, если все станет известно евнуху Саиду - не миновать беды. Этого я и боюсь.

- От меня что-нибудь нужно?

- Не надо. Доверь все мне.

Она слабо пожала его пальцы, пытаясь приободрить, но он по грустному выражению её глаз понял, что она сама нуждается в поддержке.

Глава сорок четвертая

Кокечин пришла в пятницу, как условилась с Салехом. Он провел её в небольшую юрту, незаметно стоявшую среди других за торговыми рядами. Кокечин хорошо выглядела и сознавала это; её прическа и одежда отличались изяществом и простотой, ничего броского. И эта простота её очень молодила. Салех и тот не удержался и, пропустив её вперед, игриво ущипнул за бок.

Оставшись одна, Кокечин осмотрелась. Убранство юрты ей понравилось: ковры на полу, ковры на стенах; разбросанные по углам маленькие и большие подушки; посредине, на круглом подносе, - сладости, фрукты, орехи, металлический узкогорлый кувшин с вином, - все предусмотрено для приятного времяпрепровождения.

Вошел Азиз, взволнованный, бледный. В руке он держал длинную трубку.

- Салех прислал, - сказал он негромко, пряча от её насмешливого взора свои глаза.

- Анаша? - догадалась она, стоя на коленях. - Давай сюда!

Юноша несмело присел подле неё на ковер, красный, как девица. "Совсем молодой, - подумала она, - смешной и неловкий". Она взяла на себя роль хозяйки, стала угощать его сладостями, орехами. И болтала не переставая, время от времени звонко, обворожительно смеясь. Она была опытна в любви, и его смущение, незнание, с чего начать разговор и как вести себя, её забавляло. Они выпили по чарке вина, поели фруктов, раскурили чилим, по очереди беря в рот костяной мундштук и по глотку вдыхая в себя дурманящий дым. Головы у них закружились. Скоро они свободно разговаривали обо всем, точно знали друг друга всю жизнь. И тут Азиз признался ей в своем чувстве. Он влюбился в нее, как можно влюбиться только в юности, с первого взгляда. Это польстило её женскому самолюбию: она нравится молодым людям, значит, её обаяние имеет силу и она ещё не так стара, как считала. Лучшего доказательства, чем страстная влюбленность Азиза, и не могло быть. Однако дурман обольщения не завладел ею окончательно; она все время была настороже и, лаская Азиза, старалась выведать, что ему и Салеху известно про Маняшу.

- Салех сказал, что у тебя шьет одна из дочек хатуни, урусутка. Она и бегает на свидание.

Она притворно изобразила на своем лице испуг.

- Мы теперь пропали. Салех выдаст нас.

Ей хотелось вызвать у Азиза сочувствие и склонить его на свою сторону. Он тотчас же откликнулся:

- Не посмеет.

- Господи, да откуда ты знаешь? Ведь Саид дружен с ним.

Она сказала это наобум, просто так, чтобы испытать Азиза, и, на свою беду, услышала:

- Саид берет у него только анашу.

Кокечин всплеснула руками.

- Значит, все-таки они знакомы! - И затвердила в подлинном испуге: Вот видишь! Выдаст, выдаст! Нам конец.

- Да не посмеет. Клянусь тебе, - стал уверять её Азиз и благородно пообещал: - Я тебя в обиду не дам.

"Он теперь мой! - подумала Кокечин удовлетворенно. - Через него я заманю Салеха..."

Анаша действовала. Колыхались стены, колыхался пол, потолок, перед глазами поплыли белые пышные облака, она и сама почувствовала себя таким облаком, и легкое ощущение полета начало кружить её. Они лежали рядом, голова к голове, и в то время как он, пылая от любви, горячо шептал, что она красива, лучшая из женщин, в её угасающем сознании билась мысль: "С Салехом покончить, покончить, покончить..."

Михаил и Тереха прибыли в ставку. Они решили купить седло у Салеха, хотя по соседству были и другие лавки купцов, торгующих кожевенным товаром.

Ознобишин подошел к открытому прилавку под навесом, а Тереха сел на землю в сторонке, как нищий, чтобы не привлекать внимание и получше разглядеть пожилого бородатого человека в туркменской шапке. То был Салех, очевидно на время заменивший своего работника. Михаил недолго выбирал нужное седло. Ему приглянулось маленькое, удобное, сшитое из хорошей твердой кожи. Михаил убедился в этом, прощупав его пальцем, сказал, что седло ему подходит, и стал торговаться. Салех почти сразу согласился на цену, предложенную Михаилом, а потом, получая деньги и подобострастно улыбаясь щербатым ртом, спросил по-русски:

- Ты русский, земляк?

Михаил невозмутимо направил свой взгляд в темные глаза Салеха и по-татарски ответил:

- Не понял.

Салех повторил по-татарски:

- Не урусут ли ты?

- Франк я. Из Сурожа.

- По какой надобности в Орде?

- По торговой. Коней покупаем.

Взвалив седло на плечо, Михаил по-приятельски подмигнул ему и пошел прочь, думая про себя: "Догадлив, черт!" Он не оборачивался, знал, что Салех наблюдает за ним, и шел твердо и спокойно, стараясь даже походкой показать свою невозмутимость.

Тереха нагнал его, когда Михаил уже отошел от базара.

- Он это! Клянусь Исусом! Чтобы мне провалиться на месте - он это! Он!