Русь нерусская: Как рождалась «Рiдна мова»

Давайте представим на минуту, что историю Великой Отечественной войны у нас станут излагать, опираясь на агитки, подготовленные ведомством Йозефа Пауля Геббельса. И при этом будут игнорировать все, что данным агиткам противоречит. Насколько объективной будет такая «история»? Вопрос, безусловно, риторический.

Но ведь подобным образом излагают ныне в нашей стране историю шведского нашествия 1708–1709 годов. Излагают не только в газетках «национально сознательной» направленности (тут удивляться не приходится), но и на школьных уроках. Уроках русофобии, густо замешанной на лжи. Если вера в «батуринский миф» подогревает неприязнь к России даже у великовозрастного дяди из внешнеполитического ведомства, то какие чувства могут возникать в юных душах? И к чему это приведет? Может, стоит задуматься и об этом?..

Поэт и царь

Так уж повелось у нас в советские времена, что персонажи отечественной истории изображались исключительно в двух цветах. Одних (русских царей, кроме Петра I, «буржуазных националистов» реакционеров и т. д.) густо мазали черной краской, превращая в некое средоточие пороков и преступлений. Других (главным образом представителей «революционно-демократического лагеря») делали подобием ангелочков, тщательно следя, чтобы на воображаемых белых одеждах не появилось ни единого пятнышка. Просто неприличным считалось говорить о недостатках людей, на официальном уровне признанных великими, их неблаговидные поступки, как правило, замалчивались, а образ жизни лакировался до неузнаваемости.

Мало что изменилось и в постсоветское время. Разве только некоторые личности из реестра черных попали в белые, а кое-кто из недавних «чистых» был ниспровергнут в грязь. В остальном же все осталось по-прежнему: или однозначно черное, или однозначно белое.

Между тем, подобное изображение знаменитых людей в стиле индийского кино (если хороший, то: ах, какой хороший! — и добрый, и смелый, и благородный; ну а если плохой, то уж хуже некуда) порождает массу вопросов и неясностей. Почему жизнь определенного исторического деятеля сложилась так, а не иначе? Отчего такого хорошего человека не понимали окружающие? За что судьба наказывала тех, кто, кажется, совсем был без греха?

Пытаясь удовлетворить читательское любопытство и в то же время не выйти за черно-белые рамки, авторы биографических сочинений пускаются в пространные объяснения, призванные скорее затемнить суть проблемы, чем прояснит ее, не брезгуют и сознательными фальсификациями, подгоняя факты под заранее утвержденный образ. В результате вопросов становится больше, а торжество истины отдаляется.

Все вышеизложенное в полной мере можно отнести к биографии, пожалуй, самого знаменитого из деятелей украинской культуры — Тараса Григорьевича Шевченко. О великом Кобзаре написано немало научных монографий и статей, романов и повестей, сняты художественные и документальные фильмы, поставлены спектакли. Имя его увековечено в тысячах названий населенных пунктов, улиц, вузов, театров, а неясности в жизнеописании поэта так и остаются загадками для большинства его почитателей, да и просто для людей, неравнодушных к собственной истории.

Одной из таких загадок до сих пор является необъяснимая суровость царского приговора Кобзарю по делу о Кирилло-Мефодиев-ском обществе. Следствие не установило факта причастности поэта к тайной организации, да и сами кирилло-мефодиевцы не успели сделать ничего существенного, что могло бы навлечь гнев самодержца. Недаром большинство из них отделались весьма мягкими наказаниями и даже не потеряли права делать карьеру на государственной службе. Откуда же тогда такая строгость к Шевченко, сосланному на долгие годы в оренбургские степи тянуть солдатскую лямку? Отчего с такой неумолимостью отклонял Николай I все прошения о помиловании приговоренного? Почему, наконец, уже после смерти императора его сын и наследник Александр II не спешил облегчить участь поэта?

Не прибавляет ясности и пристальное изучение личности Николая I, чей подлинный облик разительно отличался от нарисованного советскими историками образа «жестокого деспота». Просвещенный монарх, в чье царствование русская культура достигла расцвета, покровитель Пушкина, Жуковского, Гоголя и вдруг: «Под строжайший надзор с запрещением писать и рисовать». Чем же прогневил Тарас Григорьевич державного повелителя? Ключ к разгадке этой истории находится в биографии поэта.

Надо сказать, что ко времени проведения следствия о Кирилло-Мефодиевском обществе (1847) Шевченко был уже известен императору. Именно царская семья несколькими годами ранее выкупила будущего великого поэта и художника из крепостной неволи.

«Шевченкознавцы» советской закваски очень не любят вспоминать об этом, и если иногда проговариваются, то тут же делают оговорку: дескать, выкупая Тараса из рабства, царственные особы просто таким образом развлекались, им, мол, было абсолютно все равно, куда пойдут деньги, полученные от лотереи, в которой члены царской семьи принимали участие. Факты, однако, свидетельствуют о другом.

Как известно, хозяин Шевченко, помещик П.В. Энгельгардт, был чужд порывов душевного благородства. Ему совсем не улыбалась мысль ради каких-то «интересов искусства» отпустить на волю талантливого крепостного, бесплатно рисовавшего для него портреты. Ни Карл Брюллов, ни другой великий художник — А.Г. Венецианов, не смогли склонить помещика к освобождению Тараса. Брюллов обратился за содействием к своему другу, поэту В.А. Жуковскому, бывшему тогда воспитателем наследника престола. Жуковский рассказал обо всем императрице Александре Федоровне, а та, в свою очередь, сообщила о крепостном художнике супругу.

По приказу Николая I в дело вмешались министр императорского двора князь П.М. Волконский и президент Академии художеств А.Н. Оленин. Но Энгельгардт неожиданно заартачился. Он заявил, что и сам царь не имеет права принудить его расстаться с частью собственности и категорически отказался освободить Шевченко.

Император оказался в затруднительном положении. У нас привыкли изображать российских царей эдакими самодурами, из одной лишь прихоти отправляющими своих подданных в ссылку, а то и на эшафот. Действительность (по крайней мере, в XIX веке) была далека от таких картин. Русские государи, в том числе и Николай I, рассматривали свою самодержавную власть как особый вид ответственности перед Богом. Монарх не забывал, что на него направлены взоры миллионов людей, которым он обязан подавать пример в исполнении законов. И хотя Николай I прекрасно сознавал необходимость ликвидации крепостничества (все царствование его прошло в подготовке к великой крестьянской реформе, осуществленной уже его сыном), на тот момент крепостное право существовало. Царь мог бы самым суровым образом наказать Энгельгардта, если бы тот нарушил закон, но просто так отнять у помещика хотя бы одного крепостного, даже во имя самых благих побуждений, он не имел юридических оснований.

С другой стороны, и Энгельгардт, поостыв, сообразил, что ссора с царем ничего хорошего ему не принесет. Он предпочел пойти на попятную и согласился отпустить Шевченко за 2500 рублей — огромную в то время сумму, во много раз превышающую среднюю цену крепостного крестьянина. Даже далеко не бедствовавшие Брюллов и Жуковский не могли запросто выложить такие деньги из своего кармана. Им пришлось вновь обратиться к императрице. Александра Федоровна согласилась заплатить, но с условием, чтобы Брюллов нарисовал для нее давно обещанный портрет Жуковского. Художник приступил к работе.

А тем временем известие о талантливом крепостном художнике распространялось по Петербургу, и некоторые представители высшего света были не прочь иметь у себя его работы. Среди заинтересовавшихся Шевченко аристократов оказался и некий генерал, заказавший художнику свой портрет, за который обещал приличные деньги. Но то ли портрет вышел не очень удачным, то ли заказчик слишком уж придирался, а только забирать собственное изображение и оплачивать труд художника генерал отказался.