Гренландский дневник

Конец июня. Молодой Якоб Нильсен отправился с двумя маленькими девочками собирать птичьи яйца. Они поехали на гребной лодке вдоль берега к одному месту в километре к югу от поселка. Там из обрамляющих берег обвалившихся в воду камней круто поднимаются высокие скалы. Лодка подъехала к камням. Якоб вылез, стал карабкаться вверх. Яйца обычно лежат на более высоких уступах.

— Не лезь выше, упадешь! — кричали ему девочки, но Якоб продолжал подъем.

Горные породы, слагающие береговые скалы, как и все породы, выходящие на поверхность острова, выветрены, рассыпчаты и крошатся. Скалы покрыты зубцами, бороздами, все растрескались. Якоб взбирался вертикально. Вот он добрался до места, которое могло бы быть широкой площадкой, но сверху насыпалась раскрошившаяся порода, которая образовала наклонную осыпь. Все же здесь можно было передохнуть. Упершись ногой пониже площадки, Якоб поставил на нее колено и начал подтягивать тело кверху. Девочки в лодке следили за ним. Они увидели, как Якоб вдруг бросился ничком на площадку, вытянув руки вперед. Одно мгновение он еще держался на ней, а потом упал.

Девочкам стало страшно. Они видели, как Якоб падал — не сразу, а постепенно. Одна его нога еще опиралась на камни, а кусок породы, на который он поставил колено, понемногу стал отделяться от скалы, и тело Якоба постепенно принимало горизонтальное положение. И так, вытянувшись во всю длину, с протянутыми в отчаянии руками, он упал.

Послышался тупой удар о прибрежные валуны, затем приглушенный звук, будто сломалась палка. Якоб лежал неподвижно на валунах. Каменная осыпь дождем сыпалась на него, щелкая по валунам. Уставившиеся на него девочки закричали.

— Мы должны перенести его в лодку. — сказала одна. Они вылезли из лодки, захватили Якоба под мышки и стали тащить по скользким камням. Якоб весь обмяк. Лицо его посерело. Кровь текла из раны на голове и изо рта. Девочки вдвоем подтянули к борту лодки сначала плечи Якоба, затем одна приподняла тело, а другая, стоя в лодке, потащила его на себя. Мало-помалу девочки втащили Якоба в лодку, уложили на дно и поспешно стали грести домой.

Сперва со слов человека, пришедшего за мной, я понял, будто Якоб упал в обморок, и поэтому полез за нашатырным спиртом и стимулирующим средством, но тут пришел другой посланец. Я схватил бинты, дощечки на шины и побежал. Через минуту Хендрик был на борту «Наи» и разжигал примус. Почти в ту же минуту, как запустили двигатель, мы внесли Якоба на наспех сделанных носилках на борт «Наи»; сломанное бедро было в шинах и забинтовано.

Бедный Якоб! Во время перехода в Уманак он не приходил в сознание. Четыре дня мы пробыли там. Два человека денно и нощно дежурили у его постели. Он продолжал оставаться без сознания, бредил. Бедро его было сильно раздроблено, рука сломана, кроме того, у него серьезная рана на голове и внутренние повреждения. Он умрет. Никто не проявлял особенного интереса, когда Якоб, жалобно стонавший и всхлипывавший, лежал в Игдлорссуите. Никто из родственников не отправился в Уманак навестить его. Обеспечить его сиделкой в госпитале было трудно. Ёрген Мёллер, его дядя, отказался дежурить при нем. А когда я вынудил его согласиться, он в конце концов подставил вместо себя замену.

9 июля. Пишу на борту «Наи» в Игдлорссуите. На берегу дети мучают молодую собаку. Только чти они утопили маленького щенка и некоторое время забавлялись тем, что бросали его друг в друга. А теперь, забросив щенка на несколько ярдов в воду, бросают в море и молодую собаку, чтобы она принесла щенка. Ребятишки берут собаку за хвост и за голову, сильно раскачивают и швыряют. Когда она опять выбирается на берег, дети запускают в нее большие камни, снова хватают и т. д. Обычно жестокость проявляет одна и та же группа детей.

20 июля. Вчера «Ная» отплыла в Уманак с двумя датчанками-медсестрами, которые приехали сюда погостить. В момент отъезда, в суматохе, в дом Давида откуда-то проникли собаки: Давид в тот день убил трех оленей. Это было сумасшедшее зрелище. Все собаки острова сбежались в дом. Наконец их оттуда выбили палками.

23 июля. Утром отправился с Иоганном Ланге и другими на морскую прогулку. Сначала завернули в Каэрсут — выпить с Ларсом Посткассе. А тут к Ларсу заглянула докторша и разругалась с Ланге. Она требовала, чтобы дочь Иоганна Регина пошла к ней служить. Регина же жила у нас. Она приехала заменить Саламину и осталась: она так мила и добра, что с ней невозможно расстаться.

— Нет, — сказал Иоганн, — Регина не может к вам переехать. Она будет жить у Кинте до октября.

— А потом? — спросила докторша.

— Нет, — твердо отрезал Ланге, — вы ее не получите совсем. Вы однажды сказали, что хотите ее взять, а потом взяли другую девушку. Теса (вот так)!

Докторша рассердилась.

— Ну, — сказала она, в гневе обращаясь ко мне, — я все равно бы не взяла Регину после того, как она поработала у вас. Вы их всех портите.

Затем, отклонив мое предложение прокатить ее на «Нае», докторша вылетела вон.

В Уманаке я повидался с Петерсеном (канадец, с которым я был знаком раньше). В мое отсутствие он и его люди заботились о моей лодке. Мы перешли на маленькое судно Петерсена. За стаканами виски Петерсен великолепно рассуждал о том, как он любит и чтит гренландцев.

— Гораздо больше, чем приехавших сюда датчан. Но все-таки гренландцам надо напоминать, что ты белый, а они эскимосы.

А еще Петерсен сказал мне, что умеет с ними обращаться и они все его любят. Дурак!

— Я мог бы сказать вам кое-что по этому поводу, но не скажу, — ответил я.

Я помнил, как д-р Порсильд сообщил мне, что его гренландская матросская команда предупредила: если следующим летом он даст Петерсену эту лодку, они служить больше не будут. Хотел бы я знать, что думают вообще гренландцы о человеке, который громко заявляет о своем товарищеском отношении, а на самом деле глубоко их презирает?

Отплыли в Сатут после полуночи. На борту Анна Зееб — пассажирка, едущая в Игдлорссуит. В Сатут пришли около 4-х утра. Шнапс и пиво у бестирера, потом на борт — спать! В 11 часов второй завтрак у бестирера Ланге. Затем отплыли в Увкусигссат, В Увкусигссате только высадили на берег пассажиров и отправились дальше в Игдлорссуит, куда прибыли в 11 часов (шли 6 часов). Приятная прогулка; пил в каюте шнапс с Анной и Иоханном.

24 июля. Тепло, ясно, тихо. Бледно-голубые и светло-сиреневые небо, море и горы пронизаны золотистым светом. Отплыли в 9 часов 45 минут. Нас было всего шестеро — молодой Эмануэль ехал пассажиром. Когда прошли Ингию, подул северный ветер, и мы подняли парус. Кругом большие айсберги, снежные вершины; в просветы между ними виднелись далекие горы района Умиамако, славящегося красотой. Полуостров Свартенхук до Тартуссака — пустынная земля с невысокими горами, разделенными широкими, идущими вглубь долинами. За Тартуссаком берег моря образуют крутые, выступающие мысы или сплошные скалистые стены. Они напоминают базальтовые скалы острова Диско.

Около Тартуссака вдруг появился и подплыл под лодку морж. Кнуд поспешно выстрелил в него в тот момент, когда он нырнул, но промахнулся. Мы стали делать круги, надеясь, что удастся еще раз выстрелить. Морж снова высунул голову, но он плыл за пределами достигаемости и затем окончательно исчез.

Мы прошли Малигиак (на западном берегу полуострова Нугссуак) на несколько часов раньше, чем намечали. Здесь мы намеревались стать на якорь на ночь, но решили плыть дальше.

В час дня вошли в удобную маленькую гавань Сёнре Упернавика. Место это очень красивое: низкий мыс, где стоит поселок, покрыт самой роскошной густой зеленой травой, какую я видел до сих пор в Гренландии. Народ, конечно, стал выходить из домов, и едва мы бросили якорь, как от берега отчалила лодка, полная людей, чтобы приветствовать нас. Она привезла бестирера Клеемана — отца опасного почтальона Расмуса. Виллам Клееман принял нас очень тепло. Это мягкий человек; его лицо и манеры выражают доброту почти патетическую.