Легенды и были Кремля. Записки

Здесь хотелось бы рассказать о прекрасной легенде дня сегодняшнего. Летом прошлого года одна известная художница по костюмам изучала в запасниках Государственного исторического музея коронационные платья императорского дома Романовых. Как вдруг мимо нее пронесли нечто — бесформенное сукно, серо-зеленого цвета, и одновременно она почувствовала, будто рядом пролетело что-то живое и сильное. Чувство это было столь же сильным, сколь и необъяснимым.

На вопрос, обращенный к служителю: «А что это было?» — последовал ответ: «Мундирное платье Екатерины Великой. То самое, в котором она делала переворот». Казалось, обычное платье из обычного офицерского сукна, но прикосновение этого немыслимого энергетического крыла художнице запомнилось на всю жизнь. Так рождаются исторические легенды…

ПОСЛЕДНИЙ ВИЗИТ К ВОЛЬТЕРУ

Поздней осенью 1782 г., вскоре по приезде в С.-Петербург княгиня Дашкова получила учтивое письмо-приглашение от бывшего секретаря Вольтера господина Жан-Луи Ваньера с убедительной просьбой посетить его.

Из письма Екатерина Романовна узнала, что адресат теперь проживает в столице и «будет весьма рад» показать княгине библиотеку покойного хозяина, которую императрица Екатерина в 1779 г. выкупила у госпожи Лумзи Лени, единственной наследницы и племянницы Вольтера.

Далее господин Ваньер сообщал, что он перевез все книги в целости и сохранности в Россию и долгие дни и месяцы трудился, восстанавливая библиотеку в том же виде, в каком она была при жизни Вольтера в Ферне в Швейцарии.

Показывая княгине рукописный каталог библиотеки, составленный им лично, господин Ваньер не без гордости заметил: «Государыня Императрица отметила мои заслуги, пожаловав мне пожизненную пенсию в 1500 ливров….»

Секретарь продолжал говорить и говорить, а Екатерина Романовна в оцепенении застыла на пороге библиотеки.

Изумленному взору ее предстала большая комната с высоким сводчатым потолком, заставленная массивными книжными шкафами. Уютно потрескивали дрова в камине, в тяжелых бронзовых канделябрах мерцали толстые свечи, в свете которых тускло поблескивали золотые переплеты старинных фолиантов. В глубине комнаты виднелся бюст Вольтера работы знаменитого Гудона, в простенке висела картина «Вольтер за шахматным столиком», написанная Жаном Гюбером еще при жизни «фезжейского патриарха».

Дополняли обстановку библиотеки знаменитое вольтеровское кресло и темные бархатные гардины на узких стрельчатых окнах. «Боже, — пронеслось в ее голове, — все-все, как когда-то в Ферне, той далекой весной 1770 г.!» Екатерине Романовне ясно вспомнился ее первый визит к знаменитому философу.

Его замок «La Delice» («Отрада») был расположен на живописном берегу Женевского озера. Хозяин его перестроил на свой вкус, а вокруг разбил прекрасный экзотический сад. Тогда княгиня застала Вольтера тяжело больным. Едва оправившись от приступа, он принял ее в своем рабочем кабинете, лежа на кушетке.

Вольтер с нескрываемым любопытством смотрел на невысокую миловидную женщину, одетую во все черное, которая стремительно вошла в комнату и вдруг замерла, склонившись в глубоком поклоне. Наконец она заговорила…

Княгиня дословно помнила свою извинительную речь за несвоевременный визит и просьбу перенести беседу на день или два. Видимо, Вольтера поразило не только ее безупречное французское произношение, но и мелодичный тембр голоса гостьи.

В ответ он театрально воздел руки и воскликнул: «Как! У нее и голос ангельский!..»

Тогда их первая беседа продолжалась полтора часа, затем ее уговорили отужинать в замке.

Прощаясь, хозяин спросил, увидит ли он княгиню еще. Екатерина Романовна помнила, как радостно забилось ее сердце тогда, как попросила разрешения бывать в замке по утрам, чтобы беседовать наедине. За все время своего пребывания в Женеве Екатерина Романовна каждое утро неизменно отправлялась в Ферне. Как только гостья появлялась в дверях кабинета, хозяин поднимался навстречу и спешил усадить княгиню рядом с собой в кресло. Они подолгу беседовали, затем Вольтер уводил ее в сад, который он любовно именовал «цветущим раем».

В то солнечное майское утро, когда они, как обычно, медленно прохаживались по ухоженным дорожкам сада, наслаждаясь благоуханием каштанов, Вольтер вдруг остановился и, усадив гостью на скамейку, стал настойчиво расспрашивать княгиню, как она в свои девятнадцать лет смогла помочь Екатерине овладеть престолом. Его очень позабавил эпизод, когда княгиня вместе с молодой царицей, обе в офицерских мундирах, при шпагах, верхом на лошадях, во главе 12-тысячного войска скакали в Петергоф, чтобы сразиться с защитниками Петра III.

Дашкова вспоминала, как во время ее рассказа вспыхивали глаза Вольтера, как он восклицал: «Браво!», но саркастическая улыбка не сходила с его губ. О, великий Вольтер! Он понимал все! В ту пору она, молодая, пылкая, так верила речам Екатерины, именовавшей себя «ученицей» Вольтера и Дидро.

Прозрение придет к ней позже…

А тогда во время их далеких вдохновенных бесед она с восторгом говорила о просветительской деятельности императрицы и находила в лице своего собеседника того Вольтера, которого рисовало княгине ее воображение при чтении книг философа.

Глубоко задумавшись, Екатерина Романовна медленно переходила от шкафа к шкафу, а руки ее непроизвольно поглаживали переплеты любимых книг.

Здесь в дружелюбном согласии стояли произведения Монтескье и Адама Смита, Дидро и Вольтера. И в памяти ее всплывали те далекие молодые годы, когда она с упоением читала труды корифеев мысли XVIII в.

«Никогда драгоценное ожерелье не доставляло мне большего наслаждения, чем эти книги»[42], — напишет она в своих мемуарах.

Ей вдруг захотелось рассказать Екатерине о своем посещении библиотеки.

Но княгиня тотчас вспомнила, как императрица в последнее время отдалилась от нее с «истинно царской неблагодарностью» и теперь они встречаются только на официальных приемах.

Екатерина Романовна сняла с полки пьесу Вольтера «Самсон» и вслух прочитала: «Народ, проснись, порви свои оковы; тебя призывает свобода, ты рожден для нее…»

«И это написано полвека тому назад…» — произнесла она совсем тихо и аккуратно поставила изящный томик на место, а в голове как набат звучали призывы великого бунтаря.

Как тут императрице-матушке принять такого гостя, его и читать нельзя в России! И княгиня вспомнила, как императрица незадолго до смерти Вольтера рассказывала ей, как отговорила «своего учителя» от поездки в Россию, прибавляя при этом, «что лишние волнения» ей ни к чему, намекая, безусловно, на его слишком революционные суждения.

Княгиня тяжело опустилась в кресло и раскрыла последнюю трагедию Вольтера «Агафокл», написанную в год смерти автора. Пьесу Дашкова читала впервые: медленно переворачивая страницы, она вчитывалась все глубже и глубже в текст и, скорее, почувствовала, чем заметила, что одна фраза как стрела пронизывает всю трагедию: «Свобода, свобода, ты всегда была священна!»

Закрыв книгу, она долго сидела в глубокой задумчивости; догорали свечи, было очень тихо, только тяжелые капли дождя мерно стучали по закрытым ставням.

Наконец Дашкова поднялась и, поблагодарив господина Вань-ера, вышла.

Завершился ее последний визит к Вольтеру.

ВЕЛИКИЙ УЗНИК БАСТИЛИИ.

К 300-летию со дня рождения Вольтера

Вольтер живет,

Вольтер продолжает существовать, он бесконечно актуален.

Поль Валери

(Из речи профессора философии Сорбонны на юбилейном вечере, посвященном 250-летию Вольтера, 21 ноября 1944 г.)

Теплым майским днем 1717 г., когда в Париже буйно цвели каштаны и на каждом углу продавали фиалки и ландыши, монсеньор Француа Мари Аруэ был препровожден по указанию короля Людовика XV в Бастилию. Не раз бывая в Сен-Жерменском предместье, молодой поэт невольно задерживал свой взгляд на мрачной старой крепости с мощными угловыми башнями-бойницами, отделенной от всего мира глухой каменной оградой. Думал ли он тогда во время прогулок, что скоро, очень скоро окажется в этой зловещей тюрьме? Но настал и этот день — 16 мая, когда за ним захлопнулась тяжелая кованая дверь одиночной камеры, единственное щелевидное окно которой было забрано толстой решеткой. Снаружи окна, закрывая свет, нависал железный козырек — «вороний клюв», поэтому сумерки закрадывались сюда задолго до захода солнца. В такой камере узник был обречен на полное безнадежное одиночество, его обступали мертвая тишина и полумрак.