Большевики и левые эсеры (Октябрь 1917 - июль 1918)

сходить за ней. Это было мне как будто разрешено. Я воспользовался моментом, когда арестовывали еще одного из наших комиссаров, и забежал в комнату президиума [ВЧК], где по прямому проводу сообщил в Кремль, что меня арестовали и уводят, куда -- не знаю. Нас повели в штаб Попова в Трехсвятительском пер. С нами шел Емельянов. Все мои вопросы о причине [его ареста] и об источнике распоряжения я встречал молчанием... В штабе меня встретил Попов и спросил, кто распорядился арестовать Емельянова. Я ответил, что арестовал его по распоряжению Совнаркома. На это последовало заявление Попова, что я по постановлению ЦК л[евых] с.-р, арестован. Начались горячие упреки, что мы заступаемся за мерзавцев Мирбахов и арестуем тов., которые нас избавили от этого мерзавца".53 После ареста Лациса поспешили отпечатать новый вариант Бюллетеня No 1, где указали на арест Лациса и добавили, "что все товарищи-коммунисты-большевики будут в ближайшее время освобождены".54 К задержанным же, в целом, относились с галантностью. Так, Лацису разрешили сходить за забытой им шляпой, а арестованных патрулями Попова членов большевистской фракции Съезда Советов немедленно отпускали. Вот что вспоминает Саблин:

"...Нам было приказано... Поповым задерживать все

автомобили, проезжающие в районе расположения отряда

и его патрулей... Было приказано спрашивать документы

у всех проходящих. Среди них оказалось около 20-ти

членов Съезда Советов -- фракции большевиков. Все

они были немедленно отпускаемы, после стереотипного

вопроса о судьбе фракции левых эсеров".55

В три часа ночи задержали на автомобиле около Почтамта

председателя Моссовета П. Г. Смидовича, который вспоминал

днем позже:

"Встретили меня изумленно и вежливо. Но это не помешало отвести меня в качестве заложника в то же помещение, где находились уже около 20 коммунистов вместе с Дзержинским и Лацисом".56

В отряде ВЧК Смидовичу объяснили и причину ареста. Смидович вспоминает: "Прошьян начал мне объяснять, что меня задерживают как заложника, ввиду того, что по распоряжению Совнаркома задержана Спиридонова и ряд других членов партии с.-р." Но все-таки -- "встретили очень любезно и не обыскали".57 И ведь это была "восставшая партия"!

К утру 7 июля количество арестованных достигло 27 человек. Но посторонний наблюдатель не мог не обратить внимание на то, что "мятежники" не отдавали себе отчета в происходящем. 10 июля Смидович указал следственной комиссии:

"Полагаю, что люди эти не управляли ходом событий, а логика событий захватила их, и они не отдавали себе отчета в том, что они сделали. Ни системы, ни плана у них не было".58

Наконец, как военная сила, отряд Попова просто бездействовал, и это не осталось незамеченным для Вацетиса:

"Сведения о восставших были крайне скудны и сбивчивы. Определенно было известно, что штаб и резиденция... расположены в особняке Морозова. Все-таки... левоэсеровские вожди пропустили момент для решительных действий... Я считал положение большевиков весьма прочным. Что же касается эсеров, то сил у них было мало, особенной боеспособностью таковые не отличались, энергичного и талантливого командира у них не оказалось; если бы таковой у них был, то он и левые эсеры не провели бы в бездействии 6 июля и всю ночь на 7 июля. Кремль для левых эсеров был неприступной твердыней..."59

Левые эсеры в действительности не помышляли ни о каких наступательных акциях. Саблин пишет, что

"в ответ на поступавшие в ЦК [ПЛСР от отдельных левых эсеров] предложения об активном поведении по отношению к Совнаркому, предпринимавшему явно враждебные к ЦК [ПЛСР] и отряду Попова шаги, ЦК отвечал заявлениями о необходимости придерживаться строго оборонительных действий, ни в коем случае не выходя из пределов обороны района, занятого отрядом".60

На эту пассивность левых эсеров и отсутствие каких-либо наступательных действий обратили внимание как западные историки,61 так и советские. Томан, например, пишет, что "главные силы мятежников находились всего в километре от Кремля и Большого театра, где проходил Пятый съезд Советов"62 и где была арестована левоэсеровская фракция съезда в 353 человека. Но ни сразу же после убийства Мирбаха, ни позже "восставшие" не пытались атаковать не только Кремль, что можно было бы объяснить военными соображениями, но и Большой театр (для освобождения арестованных). Все это приводит С. Далинского к тому выводу, который напрашивается сам собою: действия левых эсеров после убийства Мирбаха "нельзя рассматривать иначе, как самозащиту от большевиков..."63 А Штейнберг еще в 1918 году писал, что "если бы левые эсеры в самом деле готовили восстание против большевистской партии, они действовали бы совсем иначе".64 Большевики же, используя в качестве формального повода для репрессий убийство Мирбаха и неосторожные шаги Попова, громили партию левых эсеров.65

Но в чем же заключался "мятеж" как таковой (если не считать ареста 27 большевиков во главе с Дзержинским)? На самом деле лишь в том, что "восставшие", как заявляли потом большевики, "захватили" телеграф, почтамт и телефонную станцию. Но, во-первых, телеграф и почтамт находились в одном и том же здании на Мясницкой улице. Во-вторых, "захват" телеграфа проходил довольно мирно. Саблин пишет:

"На телеграфе стоял караул из Покровских казарм. Тов. Прошьян взял с собой около 10 человек из отряда Попова и 5 человек из Покровских казарм, чтобы эти последние объяснили караулу на телеграфе, который был из их же части, смысл происходящих событий. 10 же человек из отряда Попова были взяты для охраны по пути. [Т.е. для того, чтобы по дороге не быть арестованными большевиками -- Ю. Ф.] Как мне известно, караул на телеграфе свободно пропустил т.Прошьяна, который, отправив телеграммы [левых эсеров об убийстве Мирбаха], вернулся обратно в штаб Попова".66

Находящийся в этот момент на телеграфе нарком Подбельский тут же, прямо с телеграфа, позвонил Троцкому и сообщил о происходящем, после чего покинул здание, посчитав караул неблагонадежным. Троцкий послал к телеграфу две роты 9-го латышского полка, но стрелки были без боя разоружены и отпущены обратно в Кремль, где полк дислоцировался. Телеграф же продолжал свою нормальную работу, телеграммы Ленина и Троцкого о "мятеже левых эсеров" беспрепятственно передавались. Но происшедшее дало Троцкому повод впоследствии утверждать, что Покровские казармы "присоединились к мятежу левых эсеров". И это обвинение по сей день кочует из одной советской книжки в другую.

Не более агрессивно действовали левые эсеры и на телефонной станции. Следя за ходом событий 6--7 июля трудно не заметить, что все средства связи работали у большевиков нормально. Бесперебойно работала и телефонная сеть. Свердлова поэтому и написала в своих воспоминаниях, что "взять телефонную станцию мятежникам не удалось".67 Между тем, левым эсерам и не нужно было захватывать телефонной станции. И, как ошибочно указано в ряде других советских исследований, "восставшие" станцию не захватывали. По случайному стечению обстоятельств на станции в тот день нес охрану левоэсеровский отряд.68 Ленин с Троцким то ли не знали об этом, то ли забыли. Только после звонка Троцкому наркома Подбельского Ленин распорядился и о замене караула на телефонной станции. Подбельский отправил туда очередной отряд латышей 9-го полка и члена коллегии наркомата почт и телеграфов А. М. Николаева. Новая охрана сменила старую без каких-либо недоразумений, и, отключив все телефоны, кроме телефонов Ленина и Троцкого, Николаев затем подключил лишь телефоны выданного ему большевистского списка.69

Понятно, что если бы левые эсеры действительно подняли восстание против большевиков, отключение телефонов Кремля и большевистских наркоматов было бы первым актом "восставших". (С опытом октября 1917 года трудно было поступить иначе). Тогда, потеряв связь друг с другом и внешним миром, большевики действительно оказались бы в тяжелом положении и не смогли бы быстро мобилизовать свои силы.