Стальной век: Социальная история советского общества

Наряду с террором и ужесточением деспотического режима на произ­водстве сталинский режим широко использовал и другой метод подстеги­вания к труду - разжигание массового энтузиазма. О фанатизме и упорстве строителей «социализма», «героев пятилеток» и особенно комсомольцев 1930-х годов почти единодушно упоминают свидетели и участники собы­тий тех лет. Нет никаких оснований сомневаться в искренности многих из этих людей. Пафос «строительства нового», без которого были бы немыс­лимы «трудовые свершения» первых пятилеток, до сих пор вызывают ностальгические чувства у многих переживших сталинский «перелом». Но не следует забывать о том, что этот энтузиазм, эта массовая самоот­верженность, побуждавшая людей в нечеловеческих условиях отдавать свои силы и жизни во имя «создания нового общества», усиленно внуша­лись сверху режимом, который умело, цинично раздувал и использовал наивную веру и иллюзии миллионов для достижения собственных целей. Господствующая мораль сталинского общества требовала от человека, по словам французского социолога А.Горца, чтобы он воспринимал выпол­нение плана как моральное веление, чтобы он «сам хотел быть тем ин­струментом, с помощью которого внешняя по отношению к нему воля (плана или партии) осуществляла внешние по отношению к нему цели (социализма, истории, революции). Его любовь к партии, его вера в рево­люцию и социализм должны были придать смысл той узко специальной и непонятной ему задаче, которая предписывалась ему планом. Вера и рево­люционное воодушевление призваны были, таким образом, компенсиро­вать то, что смысл и осознание плановых целей оставались совершенно непостижимыми для человеческого опыта» [352].

Эту иррациональную веру не мог полностью разрушить даже развер­нувшийся массовый террор. «Нет, не сошел с ума, не убил себя, не проклял и не отрекся... - с горечью и раскаянием вспоминал позднее Л.Копелев. - А по прежнему верил, потому что хотел верить, как издревле верили все, кто были одержимы стремлением служить сверхчеловеческим, надчелове­ческим силам и святыням: богам, императорам, государствам, идеалам Добродетели, Свободы, Нации, Расы, Класса, Партии...» [353]. Иные убежда­ли себя, что все жестокости - это результат злоупотреблений отдельных чиновников, репрессивных органов и т.д., и не желали верить в причаст­ность «верхов» во главе со Сталиным.

За годы третьей пятилетки (она была прервана в 1941 г. войной) было построено еще около 3 тысяч промышленных предприятий [354]. В стране были заложены основы современного индустриального общества. Доля ра­бочих среди населения в 1939 г. превышала 32% (около 20% - городских рабочих), руководителей и служащих - 17%, доля крестьян сократилась до 50% (подавляющее большинство из них - колхозники). В промышленно­сти, строительстве, на транспорте и в связи было занято 27,5% населения (в сельском хозяйстве 51%) [355]. СССР стал мощной индустриальной дер­жавой, заняв первое место в Европе и второе место в мире по промыш­ленному производству. Созданный за 1930-е годы промышленный и воен­ный потенциал позволял затем сталинскому режиму вести политику ак­тивной внешней экспансии, выиграть вторую мировую войну и завоевать половину Европы. Но положение сверхдержавы было достигнуто ценой неисчислимых мук и страданий простых людей.

Испанский либертарный педагог Франсиско Феррер еще в начале XX века отмечал заинтересованность современных индустриальных госу­дарств в развитии образования. «...Прогресс науки и многочисленные открытия революционизировали условия труда и производства; теперь уже невозможно, чтобы народ оставался безграмотным; он должен полу­чать образование, чтобы экономическая жизнь страны сохранялась и про­грессировала до универсальной конкурентоспособности, - писал он. - Признав этот факт, правительства начали совершенствовать школу... по­тому что им нужны наиболее усовершенствованные индивиды, рабочие, инструменты труда для эксплуатации промышленными предприятиями и вложенными в них капиталами» [356]. Именно так обстояло дело и в Совет­ском Союзе.

Осуществление широкомасштабной индустриализации было немыс­лимо без повышения образовательного уровня населения. Неграмотные, неподготовленные работники не могли работать на современных станках и машинах, не в состоянии были прочесть инструкции и даже указания вла­стей. Согласно переписи 1926 г., лишь 45,2% населения старше 9 лет от­носились к категории «грамотных» (в сельской местности - 30%) [357]. По­этому власти резко ускорили осуществление мер, получивших официальное название «культурной революции». К ним относились ликвидация негра­мотности, внедрение обязательного всеобщего начального образования на языках народов Союза, увеличение числа учебных заведений всех уров­ней, создание новой, верной властям интеллигенции.

В 1930 г. было введено всеобщее начальное образование. В 1937 г. в на­чальных и средних школах обучалось 28 млн. человек (в 1914 г. - 8 млн.), в высшей школе - 542 тысяч (в 1914 г. - 112 тысяч) [358]. За годы второй пя­тилетки были построены 19 тысяч новых школ. Открывались театры, кино, музеи, библиотеки, дворцы культуры и т.д. По данным переписи населе­ния 1939 г., число грамотных в возрасте старше 9 лет выросло до 76,7% [359].

Задача обучения рабочих рук и кадров для индустриальной державы была, в основном, решена.

Со второй половины 1920-х годов лингвисты приступили к разработке систем письменности для «бесписьменных» народов. Обычно они созда­вались на латинской основе. На латинскую графику переводились вначале и письменности, пользовавшиеся арабским письмом (аналогичную «мо­дернизацию» и «европеизацию» провел режим Ататюрка в Турции). Но в 30-е гг. произошел поворот к русификации, латинская система письма сме­нялась на русский алфавит. Тюркские языки были переведены на латин­скую графику в 1939 г.

Одной из задач режима было смещение прежних кадров «старых специалистов», которым он не доверял, считая недостаточно лояльными. В 1928-1931 гг. власти вели ожесточенную кампанию против «буржуаз­ных специалистов», которые были обвинены в «правом уклоне». Только за 1928-1929 гг. были отстранены от выполнения обязанностей 138 тысяч слу­жащих (11% общего числа); до 1933 г. отстранения коснулись еще 153 ты­сячи служащих. Только в Донбассе половина кадровых работников пред­приятий была смещена или арестована. На железных дорогах за первые полгода 1931 г. было «разоблачено» 4,5 тыс. «саботажников». Власти орга­низовали ряд процессов над специалистами («Шахтинское дело», суды над работниками ВСНХ, предполагаемыми членами «Крестьянской трудовой партии» и «Промпартии»). Тем самым, по словам французского историка Н.Верта, «был найден «козел отпущения»» за срывы в экономике, «застав­ляли молчать кадровых работников, не поддерживавших политику уско­ренной индустриализации» и «ставили в пример другим бдительность и эффективность новых пролетарских кадров» [360].

Смещенные представители технической интеллигенции усиленно за­менялись «выдвиженцами» «от станка», на преданность которых режим мог рассчитывать. Между 1928 и 1932 гг. количество мест на «рабочих фа­культетах» в учебных заведениях выросло с 50 тысяч до 285 тысяч. Более 140 тысяч рабочих получили руководящие технические и управленческие посты, к 1932 г. 50% руководящих кадров в промышленности составили «выдвиженцы». Около 660 тысяч рабочих-коммунистов ушли в служащие, управленцы или на учебу. В начале 1932 г. около 233 тысяч бывших рабо­чих проходили обучение или курсы повышения квалификации. Всего за период первой пятилетки было «выдвинуто» около 1 млн. человек [361]. Это была основа новой, «сталинской» интеллигенции.