История Англии и шекспировские короли

Можно подивиться и докладу третьего гонца о трусости сэра Джона Фальстафа, о чьей смерти в 1415 году хозяйка Куикли поведала во втором акте «Генриха V». В шестой главе мы уже писали о том, почему Шекспир дал это имя несчастному рыцарю в первых частях «Генриха IV» и в «Генрихе V», когда понял, что неприлично упоминать в таком качестве Олдкасла. Тем не менее следует еще раз отметить, что Фастолф — Фальстаф верой и правдой служил отечеству более сорока лет, занимал важные посты и не раз удостаивался почестей и наград, получив в том числе в феврале 1426 года орден Подвязки. В битве при Патэ он тоже сражался доблестно, но его воины, не поняв тактический маневр, запаниковали и бежали с поля боя. По свидетельству Жана де Ваврена, очевидца, Фастолф держался до конца и ретировался только тогда, когда стало ясно, что битва проиграна. Обвинил его в трусости хронист Ангерран де Монстреле, он же автор и истории о лишении рыцаря ордена Подвязки. Если Бедфорд на самом деле распорядился провести расследование его поведения в бою, чего исключать, конечно, нельзя, то Фастолф, похоже, был полностью оправдан. Это доказывается его последующими назначениями наместником Кана, английским послом при Вселенском церковном соборе в Базеле и главой делегации на переговорах о мире в Аррасе. В любом случае Шекспир совершенно незаслуженно вывел его в образе трусливого выпивохи.

Третья сцены пьесы [166]противопоставляет гордых и уверенных французов унылым англичанам, но главное ее назначение — ввести в действие Жанну д’Арк, la Pucelle [167]. Публику XVIII и XIX веков шокировало то, что Шекспир представил простодушную, героическую Орлеанскую деву чуть ли не ведьмой и потаскушкой, возмущалось и немало зрителей XX столетия. Однако в том нет его вины. Этот образ уже присутствовал в хрониках Холиншеда и Холла, а во времена Шекспира был расхожим по крайней мере на английской стороне Ла-Манша. Драматург нисколько не сомневался в ее сверхъестественных способностях. Жанна, едва появившись, распознает дофина, спрятавшегося среди подданных, и побеждает его в единоборстве, которое он устраивает для того, чтобы убедиться в справедливости ее утверждений. Но откуда у девственницы такие таланты? Ясно: либо от Бога, либо от дьявола. Для англичан согласиться с тем, что необыкновенными способностями Жанну одарил Бог, означало бы признать неправомерность своих действий. Жанна, таким образом, может быть только ведьмой, и нелепая третья сцена пятого акта, в которой она призывает на помощь духов, уже однажды оказавших ей добрую услугу, подтверждает это.

После поединка девственницы с дофином Шекспир возвращает нас в Лондон, где мы наблюдаем постыдную стычку между людьми герцога Глостера и епископа Винчестерского, не пускающего протектора в Тауэр. Уже здесь мы видим последствия никчемности нового режима, оставшегося без твердой руки Генриха V: разброд, междоусобные распри. Через пару минут мы снова оказываемся под Орлеаном, чтобы посмотреть на тело убитого Солсбери, самого выдающегося и прославленного английского полководца, лучше всех владевшего искусством войны. Он отличился в битве при Азенкуре, и с того времени, за исключением коротких отлучек для выполнения дипломатических миссией, почти постоянно находился в гуще сражений. Версия его гибели почти такая же, как у Холиншеда: Шекспир даже представляет нам мальчика, сына оружейного мастера из Орлеана, который вроде бы и сделал роковой выстрел. Действительные же факты таковы. 24 октября 1428 года, когда граф во время штурма Турелли, форта на южном конце моста через Луару, стоял у высокого окна, оценивая обстановку, осколки каменной рамы, разрушенной пушечным ядром, изуродовали ему лицо и выбили глаз. Солсбери отвезли в Мёнг, где он и умер через десять дней. Для соотечественников это была тяжелая потеря, для французов — еще одно свидетельство Божьей кары.

В той же сцене Шекспир знакомит нас с Джоном Толботом, 1-м графом Шрусбери, главным героем пьесы. Толбот уже воевал на границах с Уэльсом, два срока отслужил королевским наместником Ирландии. Сорокалетний граф напоминает нам Хотспера больше бравадой, нежели реальными военными доблестями. Сварливый и непокладистый, Толбот вряд ли пользовался благосклонностью пэров, но был прирожденным лидером и солдаты его уважали. Его история о выкупе и обмене на французского рыцаря Потона — не Понтона, как его называет Шекспир, — де Сантрай (Сантрайль) приводится для красного словца. Толбот оказался в плену только во время битвы при Патэ в мае 1429 года, через шесть месяцев после смерти Солсбери. Акт завершается совершенно неисторической рукопашной схваткой Толбота и девственницы. Благодаря колдовской магии она побеждает, но даже не увечит, говоря, что «твой час еще не пробил». Орлеан освобожден, и разъяренный Толбот уводит своих людей прочь.

Орлеан — это символ. Для каждого француза город олицетворял Францию. Его завоевание, достигнутое, в чем никто не сомневался, благодаря Жанне, служило доказательством ее божественного предназначения и правоты ее миссии. Поэтому вызывает удивление то, что Шекспир в начале второго акта, противореча истории, изображает дело так, как будто Толбот со своим войском снова отобрал у французов Орлеан. Он, видимо, поддался красочному описанию Холлом взятия англичанами Ле-Мана, «когда французы, захваченные врасплох, выскакивали из постелей в одних рубахах, нагишом бежали из ворот, прыгали со стен, спасая свои жизни и оставляя за собой одеяния, лошадей, оружие и богатства».

Затем следуют сетования Толбота по поводу смерти Солсбери и клятвенные обещания воздвигнуть для него гробницу в «самом главном храме» французов. (В действительности тело графа было доставлено в Англию и похоронено в семейном склепе в Бишеме в Беркшире.) Едва он успел закончить свой монолог, как прибыл гонец с приглашением от графини Овернской, которое звучало как приглашение в ловушку. История, естественно, подсказана Холлом, но от начала до конца вымышленная: такие предания были типичны для приграничных баллад, как и для легенд о Робине Гуде. Совершенно немыслимо, чтобы такой опытный военачальник, как Толбот, по своей воле или по незнанию отдал себя в руки такой могущественной женщине, как графиня, которая могла убить его, прежде чем он успел бы позвать своих солдат. Без сомнения, и она прекрасно осознавала это.

После обмена любезностями Толбота с графиней Овернской мы снова возвращаемся в Лондон и заодно на несколько лет назад во времени. Сцена в саду Темпла [168]такая же вымышленная, как и легенда о приглашении в гости к графине. Однако она гораздо важнее для пьесы, поскольку вводит нас в междоусобную борьбу между домами Ланкастеров и Йорков, обозначенными впервые символами алой и белой роз. Дом Ланкастеров представляет граф Сомерсет, внук Джона Гонта по линии Джона Бофорта, старшего сына Гонта от Екатерины Суинфорд, и соответственно двоюродный брат Генриха V. (Позднее он появляется в пьесе как герцог, получив этот титул в 1443 году.) Граф срывает алую розу для своей эмблемы, и его примеру следует граф Суффолк. От имени двора Йорков выступает вельможа, указанный в «действующих лицах» как «Ричард Плантагенет, затем герцог Йоркский», хотя в действительности он унаследовал этот титул сразу же после смерти дяди под Азенкуром. Он выбирает белую розу, то же самое делают граф Уорик, правоверный йоркист Вернон [169]и стряпчий.

Уже в этой сцене — вымышленной и не поддающейся датированию — нам напоминают о притязании Ричарда на трон, когда Уорик указывает Сомерсету:

А сам Ричард, отвечая на намеки Сомерсета в отношении того, что его отца, графа Кембриджа, казнили по обвинению в измене (после раскрытия саутгемптонского заговора), говорит: