Ближний круг царя Бориса

– Что ты сидишь сутки напролет, почему дома не бываешь? – упрекал его.

– Александр Васильевич, еще дела. Не волнуйся, все будет нормально, – слышал стандартный ответ.

Рогозин вел всю аналитическую работу. У меня же времени для аналитической работы не оставалось, я контролировал финансовые дела. Если бы в штабе так открыто и нахально не воровали, никакого скандала, связанного с деньгами для избирательной кампании Ельцина, не случилось.

…Первое заседание Совета прошло в Кремле, в кабинете Президента. Кандидат зачитал двадцатиминутную речь, следом выступили Черномырдин и Лужков. Говорили без бумажки. Я тоже хотел высказать некоторые замечания, но шеф вдруг прервал заседание:

– Устал, хватит.

Мы недоумевали – кому нужен Совет, на котором «советы» никто слушать не хочет.

Вскоре в состав Совета ввели Игоря Малашенко, директора компании НТВ. Президент с ним побеседовал и предложил возглавить пропагандистскую часть кампании. «Малашенко – ответственный за создание имиджа Президента», – было написано в циркуляре, разосланном Илюшиным.

Назначение выглядело верхом цинизма. НТВ, возглавляемое именно Малашенко, в последние годы эффективно разрушало имидж Ельцина, а теперь за выборные миллионы должно было реанимировать когда-то приятный облик шефа.

С комсомольским энтузиазмом журналисты НТВ принялись за обратный процесс. Это, наверное, признак истинной независимости. Хотя они до сих пор, даже через 10 лет существования, не определились: что же такое действительная, а не показная («киселевская») независимость журналиста?

Чем прочнее становились позиции Илюшина в новом штабе, тем чаще ко мне стали наведываться ходоки с жалобами. Например, из Нижнего Новгорода в Москву на двух теплоходах приехали сторонники Президента – ветераны войны. Деньги на поездку им выделил местный бизнесмен. Они проводили агитационные митинги в поддержку Ельцина во время остановок теплохода в маленьких городах. В Москве ветераны планировали дойти пешком от Речного вокзала до Красной площади и там устроить митинг. Им хотелось, чтобы Борис Николаевич вышел минут на пять, сказал «спасибо» организаторам и участникам марша.

Идею Илюшин категорически отвел. Я его спросил:

– Почему вы отказали ветеранам? Чем они провинились? Мы же на голом месте создаем себе противников!

Илюшин изобразил святую наивность:

– Ой, я не знал всех деталей проекта.

Но выяснилось, что инициаторы поездки приходили к Илюшину. Их принял его помощник и посоветовал:

– Идите-ка лучше к Коржакову, нечего Виктора Васильевича тут домогаться.

Ко мне приходили и знаменитые артисты, отвергнутые штабом. Тане, например, кто-то внушил, что режиссер с мировым именем Никита Михалков слишком алчный и мечтает разбогатеть во время президентской кампании. Поэтому тогда Дьяченко отказалась от предложений Никиты Сергеевича. Михалков изложил мне суть своего творческого проекта, и я помог ему. Это была одна из сильнейших акций в выборной кампании Ельцина.

Народный артист России Александр Абдулов тоже не понравился штабу. Он просил скромные деньги на теплоходную поездку по Волге – хотел проехать по провинциальным городкам со своим спектаклем «Бременские музыканты». На такие представления обычно приходят бабушки с внуками, радуются бесплатным билетам. Тут самое время попросить голосовать за Бориса Николаевича. Когда «отвергнутый» Александр Гаврилович пришел ко мне, уже было поздно организовывать теплоход. Мы устроили несколько автопоездок по городам. А в Свердловск «Бременские музыканты» долетели на самолете «Антей». Там на одном из спектаклей присутствовала супруга кандидата в Президенты Наина Иосифовна и искренне нахваливала «работу штаба».

Ближе к первому туру Ельцин и Таня стали устраивать банкеты с командой Чубайса в своей лучшей резиденции – в Старом Огареве. Приглашались туда Гусинский, Березовский, Шахновский, Малашенко, Сатаров, Ослон (Ослон, кстати, действительно толковый специалист). Татьяне Борисовне хотелось показать себя хозяйкой, принять этих деятелей за казенный счет как можно роскошнее.

Одно из заседаний Совета было посвящено пропаганде. Докладчиком назначили Малашенко, а меня с Барсуковым – оппонентами. Илюшин специально хотел усугубить конфликт этим конфронтационным распределением ролей. Мы и так слыли непримиримыми противниками, разве не провокационно было назначать нас ими официально?!

Малашенко прочитал доклад, из которого следовало, что вся пресса работает только на положительный имидж Бориса Николаевича. Шефу отчет понравился. Потом выступил Барсуков. Он подтвердил выводы Малашенко, но вскользь, в общих словах, упомянул об отдельных недостатках.

В моем выступлении, наоборот, были приведены только конкретные факты: число, время, передача, цитата. Когда я все это зачитывал, слушатели сидели в напряженном ожидании и искоса поглядывали на председателя. По-моему, он отказывался верить, что обилие процитированных мной гадостей посвящалось ему. Ельцин давно ничего подобного о себе не слышал, ведь телевизор он не смотрел, газет не читал.

– Хватит, заканчивайте, – раза четыре пытался прервать мое выступление Президент.

– Я полностью согласен с Малашенко, – подвел итоги шеф. – Это раньше так было, что генсеков воспевали, нахваливали, а теперь нужна другая политика, нужно быть умнее.

Что ж, умнее быть никто не запрещает.

Половина участников Совета поддержала меня. Они понимали, что на совещаниях, скрытых от посторонних глаз, имеет смысл говорить правду.

…До отставки оставалось три дня, но ни Сосковец, ни Барсуков, ни я о ней не догадывались. Да и не думали об этом. Как обычно, пришли на очередное заседание Совета, ставшее последним для нас. В конце заседания, когда почти все выступили, Ельцин устало произнес:

– Ну, кто еще хочет высказаться?

Я поднялся:

– У меня три предложения. Первое. Борис Николаевич, вам необходимо встретиться с вашими доверенными лицами: вы же ни разу с ними не встречались, только с отдельными людьми.

– Да, правильно. Назначьте время.

Встрял Илюшин:

– Борис Николаевич, не надо с ними встречаться. Мы с ними без вас поговорим.

– А почему вы? Я должен сам, – удивился шеф.

– Борис Николаевич, Илюшин собирает только москвичей. А я имею в виду доверенных лиц со всей России. Их всего-то 200 человек, – пояснил я.

Виктор Васильевич не унимался:

– Все равно не надо. Некоторые из них себя проявили плохо. Мы не советуем, штаб – против, чтобы вы, Борис Николаевич, с ними общались.

Но Ельцин настоял на встрече. Анатолий Корабельщиков (помощник Президента) записал ее в график работы штаба, а Илюшин потом самовольно расписание изменил. Доверенные лица с самим кандидатом так ни разу до выборов и не увиделись.

Второе мое предложение касалось организации. А вот на третьем все и началось. Я заранее извинился за возможную некорректность к отдельным лицам, а затем нарочито бесстрастным голосом медленно произнес:

– Уважаемые господа Чубайс и Филатов! Очень прошу вас и передайте, пожалуйста, Сатарову и Лившицу (они не были членами Совета. – А.К.), чтобы в решающие две недели до выборов вы все вместе преодолели жгучий соблазн и не показывали свои физиономии на телеэкране. К сожалению, ваши «образы» отталкивают наших потенциальных избирателей.

Садился я в мертвой тишине. Обычный цвет лица у Чубайса – красновато-рыжий. Но тут он вдруг так сильно побледнел, что стал выглядеть как нормальный белый человек.

Обиженные члены Совета сразу собрались после этого заседания. Чубайс пригласил Гусинского и Березовского:

– «Наверху» получено добро, «мочим» Сосковца и его друзей.

В тот момент наша отставка была предопределена, противники ждали повода. «Добро», конечно, обеспечила дочка Президента. Осенью она добудет еще одно «добро» – на мой арест.

Любопытно, что за несколько месяцев до нашего отстранения Ельцин уже принимал решение убрать одного из членов штаба – Татьяну Дьяченко. Вызвал меня утром, приказал отнять у нее пропуск и не пускать в Кремль. Настолько она его достала. Я, конечно, понимал, что милые бранятся – только тешатся. Они-то поладят, а крайним окажется Коржаков. Я позвал Татьяну, объявил папино решение и посоветовал просто неделю-две в Кремле не показываться ему на глаза. И оказался прав – через некоторое время Президент забыл про свой приказ.