История Советского Союза. 1917-1991

Учение Сталина — с последними дополнениями оно получило название марксизм-ленинизм-сталинизм — было систематически изложено в “Кратком курсе истории ВКП(б)”, который стал основной интеллектуальной пищей каждого школьника и студента страны. Там было показано, как партия большевиков под неизменно мудрым руководством Ленина и его ученика Сталина совершила Октябрьскую революцию и затем приступила к планомерному строительству социалистического общества, вопреки всем покушениям внутренних и внешних врагов. Все прочие лидеры большевиков — если им только не посчастливилось умереть до начала чисток — были объявлены вредителями, саботажниками или изменниками, которые делали все от них зависящее, чтобы заставить партию свернуть с избранного двумя великими людьми пути. Это примитивное и мифологизированное изложение советской истории с его ходульными героями и злодеями было предназначено для едва образованных, вышедших из низов людей, занявших теперь посты идеологов, пропагандистов и агитаторов в широко раскинувшейся партийной организации. С самого момента своей публикации “Краткий курс” стал высшим и непререкаемым авторитетом по всем затронутым там вопросам. Другие писания на те же темы должны были повторять священные слова хозяина. Каждый школьник и студент был обязан прилежно изучать его и на экзаменах воспроизводить оттуда наизусть целые пассажи. “Краткий курс” стал каноническим текстом сталинизма.

Верил ли народ всему этому в действительности? Это один из тех вопросов, на который труднее всего ответить, поскольку речь идет о закончившейся эпохе. Тем более, что имеется лишь считанное количество откровенных признаний тех, кто был; столпом системы. Для молодых людей сталинизм обладал, несомненно, большой привлекательностью: он давал цель, для достижения которой каждый посвящал себя служению другим, он давал возможность верить, что жизнь можно и должно прожить во всей ее полноте. По словам Раисы Орловой, которая в конце тридцатых годов была студенткой ИФЛИ (Институт истории, философии и литературы, образованный на базе гуманитарных факультетов Московского университета), она страстно хотела быть счастливой и жила с плотно закрытыми глазами. Все отрицательные стороны жизни просто отскакивали от этих молодых людей, вытесняемые их полностью зашоренным сознанием. Далее она пишет, что если бы кто-нибудь явился в аудиторию и рассказал бы правду о голоде, срежиссированных судах и трудовых лагерях, ему бы не поверили — напротив, такого человека заставили бы замолчать. Таким образом, многих на пожизненное служение сталинистскому государству подвигала вполне естественная смесь из заботы о собственных интересах, спонтанного оптимизма и альтруистической самоотверженности.

Другой привлекательной чертой этой идеологии была ее определенность, дававшая возможность отбросить все сомнения. Немецкий коммунист Вольфганг Леонхард, который учился в Москве в 1935–40 гг., позднее писал, что марксизм-ленинизм был для них единственно научным мировоззрением. Все прочие — социал-демократы, либералы, консерваторы, имели свои мнения, но только они, марксисты-ленинцы, обладали научным мировоззрением. Они могли быть специалистами по тем или иным вопросам, “но мы знали фундаментальный ответ на загадки прошлого, настоящего и будущего для всех стран и народов”. Перед величием этой ясности личные сомнения, порожденные случайными арестами и театрализованными судебными представлениями, казались совершенно незначительными.

Тем не менее не вызывает сомнения, что едва ли не большинство населения не могло полностью доверять официальной идеологии. Так чем все же занимались эти люди?

Здесь мы подошли к странной и парадоксальной черте советского общества. Люди громогласно повторяли идеологические заклинания, но — Боже сохрани! — никогда не верили им всерьез и не поступали таким образом. Так, каждый должен был со всей убежденностью повторять утверждение, что советская конституция 1936 г. является “самой демократической в мире”, но только полоумный мог попытаться воспользоваться провозглашенными в ней демократическими свободами. Можно привести и противоположный пример: массовые аресты и трудовые лагеря никогда не упоминались в средствах массовой информации. Но все знали, что люди внезапно исчезают, что с ними происходят страшные вещи и что многие из арестованных погибли, — а режиму и нужно было, чтобы об этом все знали.

В результате большая часть народа вынуждена была вести двойную интеллектуальную и духовную жизнь. Одна — у всех на виду — человек повторял самую гротескную ложь и молчал о страшной истине. Вторая ограничивалась кругом самых доверенных друзей, признававших эту страшную правду, если кто-то один имел смелость ее увидеть. Многие вообще никому не, доверяли полностью, поскольку вездесущий НКВД повсюду имел своих осведомителей (стукачей, как их принято было называть).

Государственная монополия на информацию и средства массовой коммуникации, осуществляемая таким образом и подкрепленная широко распространенной практикой политических доносов, приводила к упадку интеллектуальной и духовной жизни нации. То, что как раз и позволяет людям в другом обществе составлять свое мнение по поводу политических вопросов — сравнения и публичные дискуссии относительно неудобных фактов, — стало совершенно невозможным. В этих условиях большинство людей просто не знало, ч т о им думать, и впадало в цинизм и примиренчество или пребывало в двойственности и замешательстве, которые Джордж Оруэлл удачно окрестил “двоемыслием”.

Таким образом, функция идеологии заметно изменилась с тех пор, когда был жив Ленин, провозгласивший, что “учение Маркса всесильно, потому что оно верно”, и настаивавший на своей интерпретации этого учения, поскольку хотел добиться определенного результата. Его товарищи, несмотря на периодические колебания, поддерживали его, так как хотели “изменить мир”. Но по мере увядания утопической мечты и усиления того сопротивления, которое оказывал реформаторам реальный мир, партия раскололась на две группы. Представители первой (Троцкий и левые) хотели вернуться в утопию, применяя даже большее насилие, чем раньше. Другие (Бухарин и правые) были готовы осознать реальность и приспособиться к ней. Сталин избрал третий путь. Он состоял в дальнейшем укреплении власти, захват которой был единственным осязаемым достижением большевиков, и в отказе от утопических мифов в практической деятельности. Утопические мифы по-прежнему были в ходу, но использовались не как средство переустройства общества, а для укрепления существующей структуры власти и для принуждения населения подчиниться ей.

Теперь новый идеологический стиль не был руководством к действию, но представлял собой систему стилизованных мифов и вымыслов, коим население было обязано воздавать символические почести. Подлинная вера в мифы могла оказаться гибельной: теперь требовались только внешние проявления покорности. Выдумка о том, что “жить стало лучше, жить стало веселее”, заставляла людей безропотно примиряться с низкой заработной платой, продолжительным рабочим днем и чудовищными жилищными условиями. Миф о “научной природе марксизма-ленинизма-сталинизма” должен был заставить всех принять существующий режим, так как он обладает научным пониманием истории и уверенно добивается выполнения своей основной исторической цели. Мифы об “усилении классовой борьбы”, о “врагах народа”, об “агентах империализма”, шпионах, диверсантах и прочих подобных вещах в целом оправдывали бдительность и подозрительность по отношению к соседям по дому, а равно и существование гигантского неконтролируемого аппарата службы безопасности, необходимость огромного количества оружия и всеобщую воинскую повинность.

Только один миф перестал быть таковым: речь идет об “империалистической угрозе”. В 1941 г. он стал реальностью, причем весьма нетривиально. Примечательно, что Сталин испытал нечто вроде нервного срыва, когда один из выдуманных им мифов превратился в действительность, и не сразу смог повернуться лицом к ней. На деле нападение Гитлера дало коммунистическому режиму ту легитимность, которую он во многом потерял в глазах населения.