История Советского Союза. 1917-1991

Странную жизнь вел этот новый зарождающийся правящий класс. С одной стороны, для них начиналось комфортабельное и обеспеченное существование. Надежда Мандельштам своим желчным взглядом литературного аутсайдера увидела, как жизнь в Москве становилась такой же, как и во всем мире. Люди заводили свои первые банковские счета, “покупали мебель и писали романы”. Каждый мог рассчитывать на быстрое продвижение по службе, потому что каждый день кого-нибудь вырывали из нормальной жизни, и его место занимал другой. Те, кто становился частью номенклатурной системы, получали привилегии, о которых остальное население могло только мечтать: просторные квартиры, особое медицинское обслуживание, качественную еду и потребительские товары по низким ценам в специальных магазинах и распределителях. Им предоставлялись оплачиваемые или частично оплачиваемые отпуска и самым высокопоставленным из них — дачи в укромных уголках, где можно было проводить выходные дни, и транспорт с шофером, чтобы легко туда добираться. Перечень этот можно было бы и продолжить, даже не говоря о разнице в заработной плате, но он не вышел бы за пределы “мелкобуржуазных” представлений о равенстве.

Но, с другой стороны, жизнь новых назначенцев была полна опасностей. Они не являлись собственниками тех благ, о которых только что шла речь: все это они имели до тех пор, пока занимали свой пост, т.е. до тех пор, пока были в милости у Сталина, у НКВД, у Отдела партийных кадров Центрального Комитета. Система номенклатуры, которая окончательно сложилась только к настоящему времени, занималась распределением официальных постов и привилегий, им сопутствующих. Понятие “номенклатура” имеет отношение к двум отдельным спискам: в первом содержались сами должности, во втором, — имена лиц, пригодных для назначения на них. На уровне Центрального Комитета этот список, вероятно, включал секретарей республиканского и областного уровней; комиссаров всесоюзных наркоматов (министерств) и республиканских премьер-министров; дипломатов высшего ранга; старших чиновников судебной системы и прокуратуры; высших армейских чинов; ведущих руководителей НКВД (возможно, что этими назначениями Сталин занимался лично); главных редакторов всесоюзных газет; председателей профсоюзов, творческих союзов, молодежных и женских организаций; ректоров университетов и глав крупнейших исследовательских институтов; директоров заводов всесоюзного значения. На республиканском, областном, районном и городском уровнях местные партийные комитеты имели в своем распоряжении список аналогичных постов, соответственно более низкого уровня, а равно список лиц, пригодных для занятия этих должностей. Все персональные списки утверждались НКВД и кадровыми управлениями соответствующего уровня, и никто из тех, кто впал в немилость у начальства или отклонился от генеральной линии партии, не мог получить никакого официального поста. Таким образом, система номенклатурных списков создавала превосходную машину контроля над любой политической или профессиональной должностью в стране.

Сталин всегда мог убить тех, кого породил. Часто он так и поступал. Когда чиновник смещался и тем более арестовывался, он и его семья теряли свои привилегии, к которым они уже успели привыкнуть. В случае ареста они действительно теряли все права на собственность: поэтому жены так часто разводились с мужьями, которых могли арестовать. У чиновников имелось два способа устранения такой угрозы. Во-первых, они могли застраховаться от нее коллективно, создавая “круговую поруку”. Во-вторых, они могли действовать индивидуально, устраняя соперников и заискивая перед местным НКВД. Когда в конце 1938 г. аресты пошли на убыль, чаще начал применяться первый метод, в основном, заменивший собой второй. Все это побуждало любого чиновника крайне неохотно и с отвращением принимать на себя ответственность, что отмечали многие посетившие СССР наблюдатели.

Но при этом выдвиженцы Сталина могли сделать карьеру с поистине космической скоростью. В качестве примера молниеносного продвижения по службе можно привести историю А.С. Чуянова, который в 1934 г. двадцати лет окончил Московский химико-технологический институт мясной промышленности. Он совмещал учебу с работой в качестве заводского инженера, после чего проработал год в аппарате Центрального Комитета. Однажды, в 1938 г., он был вызван к А.А. Андрееву, тогдашнему секретарю ЦК по работе с кадрами. Андреев заявил Чуянову, что тот рекомендован на должность первого секретаря партийного комитета Сталинградской области (“рекомендация” означает “назначение”, но формально пост первого секретаря был выборным).

В то время Сталинград был своего рода выставочным образцом нового промышленного центра, с населением, достигавшим почти полумиллиона человек. К тому же он носил имя самого вождя. Чуянов, который всего лишь четыре года назад окончил институт, с вполне понятной скромностью ответил, что он не располагает достаточным для партийной работы опытом. На это Андреев заявил, что опыт у него есть — он только что окончил вуз, знает сельское хозяйство и рыбную промышленность, так что кандидатура его вполне подходит для этой должности. Отбросив дальнейшие церемонии, Андреев добавил, что в качестве будущего секретаря обкома Чуянов не может ходить в костюме, который носил в студенческие годы. Он позвонил управляющему делами ЦК и приказал одеть и обуть Чуянова за счет Центрального Комитета так, как подобает будущему секретарю обкома. Новое назначение Чуянова было столь срочным, что он, едва успев забрать свой костюм, не получил даже разрешения поехать домой и рассказать о своей удаче семье: его отправили прямиком на вокзал, где уже ждала жена с вещами!

Сочетание чрезвычайщины с должной, вполне буржуазной заботой о приличной одежде вообще было характерной чертой новой элиты. Так как большинство ее происходило из рабочего класса и крестьянства, эти “новые люди” были потрясены внешним выражением буржуазного и аристократического образа жизни, главным образом давно вышедшими из моды и наиболее безвкусными его чертами. В архитектуре, например, Сталин распорядился порвать с “упрощенными архитектурными формами” и больше внимания уделять “фасадным мотивам”. На практике это нашло выражение в грандиозных, перегруженных деталями формах сталинского барокко, самым чистым образцом которого — или, напротив, самым эклектичным — является московское метро и здание МГУ, построенное в 1953 г. на Ленинских горах. Вера Данхэм в своей прекрасной книге, опубликованной несколько лет назад, использовала романы позднесталинской эпохи для того, чтобы показать, как “новый класс” дома окружал себя ситцевыми занавесками и чайными чашками в горошек, а на работе — толстыми шерстяными коврами и красными бархатными портьерами. Вкус к легкодоступному, традиционному, монументальному и не требующему особого воображения для восприятия проник во все виды искусства, находящегося теперь под контролем различных “творческих союзов”, состоявших из профессионалов, выдвинутых партией и непоколебимо ей преданных.

Вкус к порядку и старомодности начал проникать и в другие сферы советского общества. В качестве примера можно привести семейную политику. В 1920-х гг. режим пытался ослабить семью, которую считал “буржуазным институтом”, эксплуатирующим женщину и способствующим сохранению патриархального чувства собственности. В соответствии с существовавшим в то время законодательством любое постоянное совместное проживание, зарегистрированное или нет, могло считаться семьей, а дети, родившиеся в результате такого сожительства, обладали всеми правами. Аборты разрешались по мере необходимости. Развод можно было получить на основании простого заявления: при этом второй партнер по браку должен был быть извещен о разводе, но согласия его не требовалось. Таким образом, получить развод можно было просто отправив по почте открытку.

Эти меры и общие социальные сдвиги, происходившие в то время, безусловно, в очень большой степени ослабили семью как социальный институт; в 1934 г. на каждые сто браков приходилось тридцать семь разводов; в госпиталях и больницах Москвы было зарегистрировано 57 тыс. закончившихся благополучно родов, но на них пришлось 154 тыс. абортов. Уровень рождаемости оставался низким, что не могло не вызывать беспокойства властей, так как это было чревато будущими трудностями с набором в армию новобранцев и с трудовыми резервами. Разрушение семей приводило также к тому, что росло число сирот — правда, в усугублении этой проблемы немалую роль сыграли депортации и аресты. Часть этих обездоленных детей попадала в государственные приюты, но некоторые были просто выброшены на улицу, где занимались попрошайничеством. Некоторые беспризорники умерли от болезней, но другие сбились в шайки и занимались грабежами на улицах и квартирными кражами со взломом.