Витрины великого эксперимента. Культурная дипломатия Советского Союза и его западные гости, 1921-194

Если для приема наиболее почетных гостей делались основательные приготовления, то этого нельзя сказать о нижних ступенях иерархии, где были «рядовые» политические туристы. Здесь многое то и дело шло не так, как надо. Инженер Уиткин сухо сообщал о своем опыте с «Интуристом»:

Усвоив параноидальные приемы советской внутренней цензуры 1930-х годов, руководство «Интуриста» дошло до одержимости любыми ошибками и неточностями в информации, которую вдалбливали иностранцам, причем даже такими совершенно случайными, какую допустил гид из Севастополя, назвавший французскую интервенцию в Крыму в 1918 году не «контрреволюционной», а «героической» ^{371}.

Стремление пресечь неформальные контакты иностранцев с гидами-переводчиками и персоналом и минимизировать стихийное общение зарубежных гостей с советскими гражданами стало особенно важной целью с конца 1920-х годов. Это отразилось также на самой структуре визитов. Например, громоздкие ежедневные расписания были отмечены в 1927 году как «недостаток» и отнесены на счет безудержной навязчивости чиновников разных рангов ^{372}. Однако перегруженность расписания и трудность увидеть хоть что-то вне намеченного плана и маршрута оставались одной из самых частых жалоб иностранных делегаций и других, самых разных гостей. К тому же заниженный валютный курс и проблемы с транспортом, не говоря уже о языковом барьере, существенно препятствовали самостоятельным путешествиям по СССР.

Между замыслами и их исполнением, между теорией и практикой в Стране Советов всегда наблюдалась изрядная разница. Если некоторые гиды и иной персонал были осторожны и усердно держались политической ортодоксии, обрушивая на иностранцев затверженный набор фактов и цифр, то другие (возможно, при определенных обстоятельствах те же самые люди) охотно шли на неофициальные контакты и устанавливали с гостями отношения, которые в 1930-х чем дальше, тем больше квалифицировались как запретные. Для осторожности имелись все основания, и те, кто встречался с иностранцами на официальных мероприятиях, таких как совещания и собрания, чаще всего не общались с ними приватно. Например, в 1935 году гид обвинил одного из чиновников Наркомпроса в том, что тот подробно обсуждал советскую систему нормирования продуктов и закрытого распределения товаров с гостем из Венгрии, что выглядело «нелепо до такой степени, что стало неловко за него». С другой стороны, Уиткин в 1932 году воспользовался хорошим советом и, приехав в Ленинград, подарил женщине-гиду из «Интуриста» свежие номера журналов мод, в результате чего удостоился приглашения к ней на квартиру, а позже она еще дважды встречалась с ним в Москве по другим поводам. Контакты иностранцев с рядовыми гражданами и вообще с кем бы то ни было вне круга принимающих сотрудников могли не поощряться, но они постоянно происходили. В 1927 году в одном из докладов сообщалось, что «друзья Советского Союза» гуляют по городу без гидов, навещают своих знакомых на их квартирах, заглядывают «на частные вечеринки и т.д.». Даже на экскурсиях по Кремлю в том же году к иностранным гостям будто бы подходили люди и шепотом излагали свои жалобы на иностранных языках ^{373}.

Одновременно с тем, как полузапрещенные контакты становились все привлекательнее, усиливались и ксенофобские веяния в обществе — под действием советской установки на «бдительность» и бюрократических нравов. Увязка визитов иностранцев с проблемами государственной безопасности и шпионажа прослеживается в источниках задолго до панического страха войны в 1927 году и шпиономании 1930-х. Советские архивные дела 20-х годов полнятся описаниями эпизодов, когда советские граждане, включая обслуживающий персонал, сотрудников гостиниц и переводчиков, сталкиваясь с иностранцами, часто — обратившимися с какой-либо жалобой и просьбой, грубо им отказывали или вели себя враждебно. Авторы некоторых западных травелогов отмечали осторожность советских граждан при встречах с зарубежными гостями вне официальных рамок, особенно в 1930-е годы; однако другие — возможно, прежде всего те, кто отклонялся в своих поездках от стандартных маршрутов, — свидетельствовали о желании местных жителей общаться ^{374}. Обе крайности могли иметь место, и эта ситуация действительно усугублялась особым положением иностранцев в СССР.

На рубеже 1920–1930-х годов, с одной стороны, усилились озабоченность безопасностью и идеологический догматизм, а с другой — обрел новую привлекательность доступ во внешний мир. Устные инструкции насчет запрета неформальных отношений с иностранцами, о которых упоминала Семпер, гид ВОКСа в середине 1930-х, потому и появились на свет, что такие отношения уже завязались. Языковая подготовка самой Семпер в конце 1920-х годов служит тому примечательным примером. Ее преподавателем английского на курсах иностранных языков во Втором МГУ (одном из нескольких мест, где гиды-переводчики учились иностранным языкам) была Элси Миллман (Millman) — писательница и этнограф, до того путешествовавшая и работавшая в Центральной Африке, Китае и Малайзии, одна их тех богемных искательниц приключений, которые нередко попадали в СССР в те годы. Миллман откровенно высказывалась на такие темы, как западная социология и проблемы советской жизни. Независимая, активная, неробкого десятка, она сильно повлияла на юную Семпер, изменив ее жизнь. Для нее Миллман стала настоящим образцом «новой женщины»: «Меня очень заинтересовала эта свободная, самобытная личность и все, что она в себе несла». Именно восхищение личностью Миллман побудило Семпер посвятить себя работе с иностранцами ^{375}.

Конечно же, методы, которыми на иностранцев производили впечатление, а в советских людях вызывали воодушевление, были разными. Однако прослеживается явное совпадение в развитии подходов, разработанных для этих двух целей. Например — создание образцовых объектов для советских граждан, путешествующих по СССР, что стало весьма актуальным с ростом так называемого пролетарского туризма в конце 1920-х годов. С основанием в 1929 году Общества пролетарского туризма (ОПТ) как массовой организации его активисты старались представить путешествия по Советскому Союзу как весьма поучительное и имеющее политическую значимость занятие — в отличие от простого отдыха или развлекательных поездок, которые «всегда отдавали душком плохо замаскированного империализма». Суть состояла в том, что туристы должны были наблюдать социалистическое строительство (а еще лучше — участвовать в нем) вместо никчемного глазения на «остатки старины» ^{376}. Путеводители, нацеленные на побуждение советских людей к туризму внутри СССР, содержали такие заголовки, как, например, «Путешествуй зимой (по промышленным центрам, совхозам и колхозам Подмосковья)!» ^{377}.

В том же духе основной целью издаваемого ВОКСом путеводителя «Весь СССР» (советской версии бедекера, выходившей ежегодным тиражом 10 тыс. экземпляров на немецком, английском и французском языках, не говоря уже о русском, начиная с первой пятилетки) являлось привлечение внимания к флагманам «нового социалистического хозяйства» ^{378}. Однако мотивы и причины презентации таких объектов советским рабочим и иностранным гостям различались. Целью пролетарского туризма было не просто вызвать интерес, но и обеспечить превращение путешествующих в активных сторонников «генеральной линии» партии. Теоретически участники этого движения должны были мобилизоваться все до единого на проведение коллективизации, кампании по ликвидации безграмотности, на осуществление продажи облигаций государственного займа, на дальнейшие военные приготовления. Их побуждали идти атакой на «классового врага»: в 1931 году туристы — рабочие столичного Электрозавода, согласно одному репортажу, хвастались тем, что разоблачили восемь кулаков в Косинском районе Московской области. Возможно, наиболее последовательной была надежда организаторов пролетарского туризма на то, что демонстрация советским людям великих строек первой пятилетки повысит трудовое мастерство и поднимет культурный и политический уровень масс — все та же война с отсталостью, хотя и в ином обличье ^{379}. Но даже на пике «великого перелома» журналы печатали зернистые снимки промышленных пейзажей вперемежку с более живописными фотографиями горных хребтов и долин, а также национальных костюмов и физиономий представителей национальных меньшинств СССР (обозначенных в подписях) — вероятно, с целью напомнить о дружбе народов СССР, а не утвердить плохо скрытый империализм, но в любом случае выглядело это экзотично. К концу 1930-х годов наряду с реабилитацией рекреационного туризма туристические путеводители пропагандировали культ Сталина и русский патриотизм, печатая фотографии мест, связанных с жизнью вождя, и полей сражений Отечественной войны 1812 года ^{380}.