Повседневная жизнь воровского мира Москвы во времена Ваньки Каина

Убегал он из школы трижды и всякий раз возвращался к бабке и тетке, поэтому его всякий раз без труда ловили и возвращали, за побег наказывая плетью, следы от которой в марте 1742 года служащие Сыскного приказа сразу заметили на его спине. Но Зотов всё равно продолжал систематически прогуливать занятия. Его спина еще не успела зажить после очередной порки, когда в феврале 1742 года он снова перестал ходить в школу. Впрочем, дома он тоже не сидел, пропадая дни напролет на улицах Москвы, а часто даже не возвращался домой ночевать. Так было и 11 февраля 1742 года, когда Сергей, видимо, впервые оказался замешан в серьезном уголовном деле и около месяца провел в Московской полицмейстерской канцелярии и Сыскном приказе.

На допросе в Сыскном приказе 4 марта 1742 года Зотов рассказал, что вечером 11 февраля он, «от помянутой бабки своей отлучась», пришел в баню «близ Яузских ворот», которую в народе называли «на Островках». На вопрос следователя о цели посещения бани он ответил: «…для огрения, понеже на нем шубы не имелось». Эта деталь представляется очень важной, поскольку она демонстрирует ту крайнюю нищету, в которой находились солдатские сироты. В бане ученик гарнизонной школы познакомился с беглым солдатом Иваном Нифонтовым, который «в разговоре наедине» позвал его пойти вместе с ним «для гуляния». Вышли они из бани «в вечеру близ часа ночи» и направились по темной улице за Яузой в поисках запоздалых прохожих. Им навстречу шел подгулявший посадский человек из Тулы Ефрем Кобылин, по каким-то своим делам приехавший в Москву. Совместными усилиями сообщники на какое-то время лишили его возможности сопротивляться, после чего Нифонтов снял с него шапку, которую надел на Сергея Зотова, его головной убор, в свою очередь, надел на себя, а свою шапку нахлобучил на находившегося без сознания пострадавшего. Затем беглый солдат стал шарить по карманам жертвы и в одном из них обнаружил кошелек с мелкими медными деньгами, которые высыпал к себе в чулок. Между тем Кобылин начал приходить в себя, и сообщники поспешили удалиться. Ограбленный неожиданно погнался за ними, призывая на помощь десятских. Возле рогатки в конце улицы преступники были задержаны и отведены на съезжий двор десятой команды, откуда наутро переданы в Московскую полицмейстерскую канцелярию.

Незадачливые грабители на допросах во всем признались, поэтому для произведения «розыска» с применением пытки их 17 февраля повели было в Сыскной приказ, но когда проводили через Воскресенские ворота мимо гауптвахты, Нифонтов объявил «слово и дело». Арестантов доставили обратно в Московскую полицмейстерскую канцелярию, где возмутитель спокойствия заявил, что он «слово и дело сказывал для того, чтоб взяли ево на Красное крыльцо и отослали в Военную кантору, понеже он салдат беглой, а в Сыскном де приказе боялся за вины свои истязания». 3 марта в полицмейстерской канцелярии было решено беглого Нифонтова за ложное объявление «слова и дела» отослать для наказания в канцелярию московского гарнизона, а его молодого сообщника Зотова отправить в Сыскной приказ.

На следующий день Сергей Зотов уже давал показания в Сыскном приказе. На допросе он признался в участии в ограблении, утверждая, что именно Нифонтов был организатором грабежа, тогда как он сам выступал лишь наблюдателем. Поскольку он повинился в серьезном преступлении, дознаватели сначала хотели его пытать (к делу даже были сделаны выписки из соответствующих законодательных статей), но потом все-таки поступили с подростком более мягко: наказали плетьми и 24 марта отправили в Московскую гарнизонную школу [382].

Как мы уже знаем, полтора года спустя сыщик Каин поймал Сергея Зотова на Красной площади, а тот на допросе в Сыскном приказе признался в регулярном совершении карманных краж вместе с компанией других воспитанников гарнизонной школы. 17 ноября 1743 года преступник был «взят в застенок», где его «розыскивали» плетьми. «С битья плетьми» он подтвердил все свои ответы на допросе, но более ни в чем не повинился. Вскоре его отправили в губернскую канцелярию «для отсылки в школу по-прежнему» [383].

Очередное наказание плетьми, конечно, и в этот раз никакого действия не возымело. Вернувшись в гарнизонную школу, Зотов продолжил привычный образ жизни, постоянно упражняясь не в «словесных», «письменных» и «цифирных» науках на школьной скамье, а в карманных кражах на Красной площади, в торговых рядах и кремлевских соборах. В марте 1744 года одиннадцатилетний Иван Васильев сын Стрелков, уличенный в кражах, на допросе признался, что «мошенничал» вместе с Зотовым. В августе 1745 года Каин поймал воспитанника Московской гарнизонной школы Николая Матвеева сына Котенева, четырнадцати лет, который вместе с беглым солдатом Василием Шапошниковым пытался совершить кражу с повозки. На допросе в Сыскном приказе Котенев упомянул однокашника и собрата по воровскому ремеслу: «И, живучи в той школе, той школы с учеником Сергеем Зотовым мошенничал: вынимали разных чинов у людей ис карманов платки, ножики, а во сколько поймов, того не упомнит» [384].

Дальнейшая его судьба, к сожалению, нам неизвестна. Но мы можем предположить, какой она могла быть. Большинству учеников гарнизонных школ была прямая дорога в армию. Во время каждого рекрутского набора происходил «разбор» воспитанников, в ходе которого годных к военной службе определяли в солдаты, а наиболее толковых записывали в полковые писари [385].

Сделался ли примерным солдатом Сергей Зотов, мы не знаем. Отметим только, что среди беглых солдат, занимавшихся кражами и грабежами на улицах Москвы, иногда встречаются и «выпускники» Московской гарнизонной школы. Так, двадцатилетний Тимофей Михайлов сын Шорников, пойманный Каином 8 октября 1744 года с «ломаным эфесом» от краденой шпаги, был солдатским сиротой, воспитанником гарнизонной школы у Варварских ворот. Отосланный летом 1741 года в Тулу «для науки слесарного дела», он оттуда сбежал и вернулся в Москву, ночевал под Каменным мостом и, по всей видимости, занимался кражами. Несколько недель спустя он был пойман Каином и после следствия определен в солдаты. Прослужив некоторое время, Тимофей дезертировал и вернулся в Москву, где вновь стал воровать. Бывшим учеником гарнизонной школы был также пойманный Каином зимой 1742 года беглый солдат Гаврила Белозеров. На допросе он показал, что учился в Варварской школе, но «за непонятием в школе наук» был определен в Ростовский драгунский полк. Прослужив в армии всего несколько дней, Белозеров дезертировал, но полгода спустя был пойман и «за тот побег гонен сквозь шпицрутен трижды». После наказания его определили солдатом в воронежский гарнизон, откуда он опять сбежал и вернулся в Москву, где «ночевывал в Лесном ряду в стопах и в Тверских слободах по гумнам, и в овинах, и в сараях, а в день в разных местах играл в карты», систематически занимаясь кражами [386].

Скорее всего, и для Сергея Зотова, привыкшего к постоянным побегам, к московским улицам, к вольной воровской жизни, армейский устав оказался слишком строгим, а солдатский мундир слишком тесным. В таком случае провел он свою жизнь в постоянных бегах или — как знать — сгинул где-то в сибирской ссылке…

Торговка краденым Анна Герасимова

В повинном «доношении», которое беглый солдат и «мошенник» Алексей Соловьев написал декабрьским вечером 1741 года, сидя в своей жалкой печуре Китайгородской стены возле Москворецких ворот, между прочим, сказано: «Много купечество праз[д]ноживущих, а другия и в подушном окладе, много женска полу имеют купечество, однако ш, не боясь Божия страха, покупают краденое заведомо, в лакамство и в погибель приходят, а нас, шетающихся праздно, х каторжно работе, но и местной казне приводят к убыткам».