Любовные утехи Екатерины II

Лэа смутилась, не зная, к какому святому ей вознести свои молитвы, и это смущение придало ей новое очарование. Глаза монархини заблестели: ее прельстил этот драгун, который так виртуозно менял вместе с одеждой свой пол, не теряя при этом своего очарования. Подняв свои юбки, красивый посол жестом окрыленного Меркурия ловко отвязал от туфли письмо короля.

Императрице понравилась эта хитромудрая выдумка. В этот век двусмысленностей интрига сорвала с любви повязку и безгранично радовалась ждущим ее сюрпризам, насмехаясь над нею.

Елизавета ласкала прекрасную посетительницу, стираясь при помощи рассеянного прикосновения разгадать загадку этой Лэа де Бомон… Но шевалье д'Эон, этот двуполый дипломат, не был расположен подчиниться ее прихоти. Императрица имела перед собой не невинную молодую девушку; опустив ресницы, пытался он удержать царственную руку, но она упрямо продолжала свое. Неужели он был каменный? Грэкур, друг д'Эона, говорил всегда: – Ледяная сосулька! Ты верно сделан из снега, ибо бесчувственно проходишь мимо самого пылкого пламени. Кто ты?

Ангел или женщина? Ясно лишь одно – что ты отнюдь не мужчина!

Он отступил. Но Елизавета догнала его, ласковым жестом потрепала его подбородок, покрытый, как персик, мягким пушком. Потом она налила и предложила ему кипрского вина, выпив сама залпом большой бокал. д'Эону показалось, что перед ним – жадная вакханка с синими устами и похотливо пылающими щеками. Не выдержав, он подобрал свои юбки и дал тягу, сбежав от царственной развалины.

Осмелиться обмануть императрицу, обмануть ожидания женщины! В то время, когда она готова сдаться, покинуть ее – это значило вызвать ее жесточайшее неудовольствие.

Несмотря на свой цинизм, шевалье трусил, боялся потайных подвалов у самой Невы, где вода подымается бесшумно и незаметно; он с ужасом думал об отдаленной Сибири, выколотых глазах и отрезанных носах. В это милостивое царствование была отменена смертная казнь, что не мешало, однако, сослать красавицу Наталью Лопухину в Сибирь, высечь и предварительно проткнуть ей язык раскаленным железом! Елизавета была ревнива и не шутила подобными вещами.

Но в этот день не она одна была покинута. Ее племянница все еще ждала неверного Салтыкова. Как мучительно тянутся часы! Каждый шум заставлял Екатерину вздрагивать. Сколько разнородных чувств вызывает стук каждой двери, сколько разочарований! Каждый звон бубенцов, раздающийся на морозном воздухе, возрождал ее надежды, но санки упорно скользили мимо.

Отчаявшись от этого бесплодного ожидания, готовая заплакать, великая княгиня, все еще сохранившая прическу греческого пастушка, сидя посреди всех этих коробок с просыпанной пудрой, флаконов с духами и притираньями, пыталась уяснить себе характер Любимого человека. Каким он казался ей теперь ветреным! Полюбила бы она его, если бы он сам не говорил ей о своей любви? При каждом треске, при каждом шорохе она, все еще не желая верить в то, что она стала ему безразличной, готова была все простить ему, бросившись к нему в объятия. Ночь медленно проходила. Сердце ее трепетало от страсти, и понемногу другое лицо заслонило облик Сергея. Это было лицо сумрачного поляка, виденного ею на балу, который с таким волнением прислушивался к ее словам. Сэр Чарльз Вильямс с чрезвычайным жаром расхваливал этого романтичного пришельца.

На следующее утро ей сообщили, что Салтыкова увлекли друзья в одну из масонских лож, и что поэтому он забыл ее. Она была слишком горда, чтоб показать открыто, что его отсутствие причинило ей боль и засела поэтому за словарь Бэйля. Несмотря на всю привлекательность философии, слезы скатывались на страницы, трактующие о сухих вопросах. В своих секретных1 мемуарах Екатерина пишет:

Душевная гордость заставляла казаться невыносимой мысль, что я несчастна. Если испытываешь горе – старайся подняться выше всего этого. Постарайся добиться того, чтобы счастье не зависело ни от каких событий. 1 Эти мемуары были предоставлены мне графом Станиславом де Кастелланэ, во владении которого находится этот манускрипт, принадлежащий ранее графу Талейрану. Оттуда я почерпнула большую часть документальных сведений этого скромного труда.

Хотя императрица Екатерина и разделяла с Марком Аврелием славу владычествовать над людьми, но ей не удалось понять морали Эпиктета. Несчастная женщина вообразила, что для того, чтоб быть счастливой, достаточно переменить любовника.

Автор.

IV ВЛАСТИТЕЛЬ СЕРДЦА

Легкомысленная Европа тоже разрывала старые связи, заключая новые, иногда просто в силу каприза. В то время, как Россия дуется на соседку – Пруссию, Фридрих II наигрывает мелодии на любимой флейте. Австрия дружится с Францией, своей старинной соперницей. Курьеры скачут через границы. Императрицы и интриганки смешивают карты своими изящными пальчиками. В то время, как Помпадур посылает набожной Марии-Терезии севрский фарфор, – Елизавета отсылает Людовику XV его миловидного посланного с самыми сладкими медовыми обещаниями.

Определенно в Петербургском дворце запахло порохом. Шевалье д'Эон торопливо собирал свои платья, юбки и военную форму, чтобы с торжеством вернуться в Версаль. Несмотря на спешку, он хотел усыпить подозрения Екатерины, этой юной лицемерки, которая была единственной, кто догадался о его миссии.

На концерте под звуки скрипок и клавесина он попрощался с нею, отпустив цветистый комплимент, граничащий с дерзостью. Но она, слишком гордая для того, чтобы выслушивать всякий вздор, устояла перед очарованием этого юного Ганимеда и ответила такими колкостями, что он удалился в совершенном смущении. Он отомстил, оставив потомству ее портрет, где совершенно отсутствовала всякая лесть.

– Как зачаровывает ее взгляд, напоминающий взгляд хищного зверя! Может быть, я и ошибаюсь, но мне кажется, что ужасающее будущее написано на этом высоком челе. Когда она подходила ко мне, то я инстинктивно, не будучи в силах удержаться, отступил назад. Кажется, что лаская, ее рука тигрицы готова разодрать. И все же рот ее улыбается всегда: эта дьявольская улыбка пугает. Она так и мечет ее, рассылая повсюду эту терпкую улыбку. Эта улыбка ранит почти в такой же мере, как и ее сарказм. Ученица Вильямса достойна своего учителя. Возможно, что предвзятое мнение и ослепляет меня.

Была ли Екатерина злою – или лишь посмеялась над этим бесенком, шмыгающим за дверьми в женских юбках, становившимся в постели мальчишкой? Она так нервничала в течение последних месяцев! Скука, обманутая любовь, пошатнувшееся вследствие преждевременных родов здоровье – все эти физические и моральные неудобства, которыми окружали ее выше меры, – все это предрасполагало ее – такую веселую, бодрую – к ипохондрии и неврастении, которые ей удалось было побороть чуть не в детстве. Настроение ее было убийственное, и она переходила от гнетущих воспоминаний о неверном любовнике к разговорам с сэром Чарльзом Вильямсом, который искусными махинациями пытался привлечь ее на сторону Англии, покупая эту политическую симпатию, и платя, не торгуясь.

Во дворце вели крупную игру, а Екатерина была безумно расточительна, награждая своих приближенных подарками и подпаивая их вином, чтобы сделать из них преданных себе людей.

С ее стороны это была не филантропия, а просто ловкий прием. В Петербурге было принято покупать благорасположение людей. Все были продажны, и с недавних пор на зеленых столах золото швырялось пригоршнями. Если императрица имела в своем гардеробе, инкрустированном сандаловым деревом, 12 тысяч платьев, посылая в Париж специально для того, чтобы подобрать шелковую ленту или туфельки с острыми носками, то, наоборот, она частенько забывала выплачивать своей племяннице суммы, назначенные на ее содержание. Екатерина, по уши в долгу, черпала деньги из всегда раскрытого перед нею кошелька ее друга-англичанина. Десять тысяч фунтов туда – двадцать тысяч сюда. Щедрость, начинающая вызывать беспокойство!

Чтобы иметь возможность добраться до Екатерины, сэру Чарльзу не нужно было просить аудиенции. Он присутствовал на всех торжествах, маскарадах, не пропускал ни одного торжественного ужина. В театре церемонимейстер не раз оставлял для него бархатное кресло, стоявшее около кресла великой княгини.