Восхождение Запада. История человеческого сообщества

Это действительно самый большой недостаток книги. Конечно, есть в ней и другие места, где новая информация, полученная после 1963 г., делает содержание устаревшим, но это почти всегда касается деталей. Исключение составляет в этом смысле лишь Африка, где за последние четверть века был установлен намного более сложный комплекс взаимовлияния народов и культур, чем та картина, из которой я исходил, когда писал «Восхождение Запада». И все же Африка к югу от Сахары никогда не была колыбелью крупной цивилизации, и этот континент оставался и остается до сих пор на периферии мировой истории. Поэтому, хотя краткие разделы, касающиеся африканской истории, и содержат устаревшую и неадекватную информацию, этот недостаток не искажает общей картины минувшего в такой мере, как в главе X, где я не отразил эпоху мирового лидерства Китая.

Говоря в целом, предположение о том, что контакты с иноземцами были основным двигателем исторических перемен, и сейчас мне кажется справедливым, а выбор и расстановка акцентов, сделанные на базе этого предположения, — правильными, за исключением игнорирования роли Китая в 1000-1500 гг. В этом смысле повторное прочтение книги «Восхождение Запада» возвысило меня в собственных глазах и ободрило. Несмотря на все ее недостатки, это хорошая книга и заслуживает того, чтобы считать ее важной вехой на пути развития такой историографии, которую с большим основанием можно было бы назвать всемирной.

На другом уровне, однако, мне кажется, что этой книге присущи внутренние недостатки просто потому, что она допускает существование различимо отдельных цивилизаций как автономных социальных образований, взаимодействие которых определяет ход мировой истории. Даже само значение термина «цивилизация» не определено, хотя вслед за В. Гордон-Чайлдом [9] и другими я считал цивилизацией общество, в котором профессиональная специализация приводила к возникновению передовых знаний и технологий — административных, военных, ремесленных, — а также литературы и искусства. Этого, может быть, и достаточно для описания ранних цивилизаций, начиная с неолитических деревень, но этого мало для определения географических и социальных границ в последующие эпохи, когда возникло множество цивилизаций и когда, по крайней мере, частичная профессиональная специализация очень широко распространилась среди народов, которые поставляли сырье дальним цивилизованным странам, но сами отнюдь не могли считаться цивилизованными.

С этим вплотную связан и вопрос о том, кто принадлежит к цивилизации. Младенцы, очевидно, ей не принадлежат до тех пор, пока не получат свою социальную роль. А как быть с бедными и необразованными, роли которых по меньшей мере ограничены? А как быть с теми, кто живет в отдалении, кто подчиняется время от времени организующей силе центра, но в остальном остается чужим? А как все эти различные знания, обычаи и взгляды отдельных носителей цивилизации объединяются в более или менее единое целое? Утверждая реальность такого объединения, я использовал выражение «стиль жизни». Но эта метафора, взятая из истории искусств, всего лишь метафора, и она совершенно бесполезна на практике, поскольку стилистическую близость совсем не просто установить, если речь идет не о предметах искусства или иных материальных объектах, а об обычаях и взглядах.

Возможно, историку и не следует углубляться в этот вопрос. Если настаивать на точном определении терминов, то исследование тут же переродится в эпистемологические дебаты, и из этого лабиринта едва ли есть выход. Поэтому достаточно сказать, что цивилизации, несомненно, кажутся мне реальными образованиями, объединяющими значимыми связями миллионы людей на площади в миллионы квадратных километров в течение многих столетий. Но цивилизации — не единственные актеры на мировой исторической сцене, и в книге «Восхождение Запада» я недостаточно это подчеркивал. Позвольте мне сейчас попытаться полнее объяснить мое теперешнее видение вопроса.

Общий письменный канон и нормы поведения, оформленные в этом каноне, служат, вероятно, основой того, что мы понимаем под цивилизацией. Но не было еще такого, чтобы каждый имел доступ к этому канону. Высший класс, воспитанный в духе уважения к великим книгам, где указано, как должно вести себя людям, — вот слой, который в действительности определяет цивилизацию. Менее привилегированные слои разделяют его идеи в большей или меньшей степени, но никто в полной мере не является их воплощением — даже самый строгий моралист. Повседневная практика и здравый смысл дают определенную поблажку слабостям как отдельного человека, так и общественного слоя, тогда как низшие классы и маргинальные группы общества вырабатывают собственные местные моральные кодексы и практические нормы с учетом правил высшего класса, подчиняясь им, где это неизбежно, и оставляя за собой право придерживаться своих собственных обычаев, где это только возможно.

Однако для того, чтобы удерживать цивилизацию от распада, в ней должна существовать постоянная циркуляция новостей и их толкований между отдельными городами, регионами, социальными и этническими группами, составляющими социум. Непрерывная циркуляция этих сообщений необходима для поддержания связи во времени и пространстве между частями того единого целого, которое считается цивилизацией. Безусловно, можно видеть разные степени этой связи, и уровень общности характеристик понижается по мере продвижения к границам. Точные границы цивилизации на карте почти всегда будут произвольными, но «культурные градиенты» действительно существуют, и когда становится явно ощутимым резкий спад влияния некоей культурной традиции, такая географическая граница стиля жизни приобретает определенность, достаточную для практических целей.

Средства транспорта и связи имеют особое значение для передачи сообщений в рамках установившейся цивилизации — когда они меняются, меняется и протяженность границ данной цивилизации. При этом возникает новое явление: с усовершенствованием средств связи разные цивилизации начинают все чаще и сильнее влиять друг на друга, поскольку при этих условиях степень автономности и независимости отдельных цивилизаций начинает уменьшаться и новое космополитическое образование — то, что Валлерштайн называет «всемирной системой» [10], — начинает играть ключевую роль в дальнейшем историческом развитии. Этот процесс я довольно неуклюже попытался описать в главе IV и полностью игнорировал, рассматривая тысячелетия христианской эры до 1850 г.

Таким образом, наряду с ошибками главы IV, центральным методологическим недостатком моей книги можно считать тот факт, что несмотря на то, что в ней подчеркивается взаимодействие между цивилизациями, недостаточное внимание уделяется возникновению ойкуменической всемирной системы, в которой мы живем сегодня. Вместо того чтобы организовывать материал книги исключительно вокруг идеи расцвета сначала в одной, потом в другой отдельно взятой цивилизации, я должен был бы уделить внимание ойкуменическому процессу. Как надо было это сделать, пока неясно. Отдавая должное автономности отдельных цивилизаций (и всех прочих менее существенных и развитых мировых культур) за прошедшие два тысячелетия, нужно при этом дать описание возникающей всемирной системы, объединяющей все больше людей по разные стороны культурных границ.

Чтобы это предприятие имело успех, надо составить четкое представление о возникающей всемирной системе, какой она была в древности на Среднем Востоке и какой она рождается во второй раз в наше время, а затем показать, как эти две системы пересекались с более локальными культурными сообществами и цивилизациями. Из этого не следует, что обе эти всемирные системы были одинаковы. Поскольку каждая из них опирается на развитие сети транспорта и связи, техническая база у них была, очевидно, очень разная. А поскольку к тому же каждая всемирная система вырастает из политических, военных и экономических институтов, следует помнить, что институциональное наследие II и I тыс. до н. э. сильно отличается от наследия I и II тыс. н. э.