Листок чинары

В открытое окно было видно, как в черное небо взвилась белая ракета.

Бедный Пушкарь, он растерянно стоял посреди комнаты и не смотрел на нас. Но, странное дело, мы не испытывали к нему ни презренья, ни злости. На душе у нас даже стало как-то светлее и легче. И все мы уже хотели, чтобы капитан не кричал на него и разобрался как следует.

Капитан допрашивал Пушкаря с пристрастием. Он, конечно, понимал побуждение солдатской души, но нельзя же так!.. А еще в "Огонек" сфотографировали. Черт знает что! Корреспондент уже уехал, и теперь придется звонить в отряд и просить, чтобы приехал снова и сфотографировал Клевакина.

Тут капитан вдруг запнулся, и кто-то из нас отгадал его мысль.

- Постойте, а разве Клевакин не видел с вышки, как Пушкарь подходил к чинаре?

"Действительно, разве Клевакин не видел?" - И сколь ни тяжело было нашему капитану подозревать Клевакина, он тоже спросил Пушкаря об этом.

- Не знаю, - ответил Пушкарь.

- А если подумать? - настаивал Баринов.

- Не знаю, - повторил Пушкарь.

И мы понимали его. Чего он не знает, того не знает. Зачем наводить на человека напраслину? Кроме того, он и подумать не мог, что Клевакин способен на такую пакость. Одно дело - завидовать из-за фотографии, насмешничать, а другое - поднять тревогу. Нет, он не допускает такой мысли.

Это еще больше заставило капитана поверить в виновность Клевакина. О нас и говорить нечего.

А с границы уже возвращались наряды. Вернулся лейтенант Симаков со своей группой, вернулись все остальные. На них было жалко смотреть. Шестая тревога за неделю!

Клевакин был немедленно вызван в канцелярию и пробыл там до тех пор, пока мы не почистили оружие. О чем они разговаривали с капитаном, мы могли лишь догадываться. Вышел оттуда Клевакин бледный как смерть, а капитан велел выстроить весь личный состав.

И мы узнали всю правду.

- Рядовому Пушкарю за романтику трое суток ареста, - объявил капитан. - А насчет вас, ефрейтор Клевакин, - он сурово посмотрел в его сторону, насчет вас пусть решат ваши товарищи.

Мы расходились молча. Никто не смотрел на Клевакина, никто не подходил к нему. Что решать? Все было ясно.

И все же Вася Брякин, тот самый Вася Брякин, который выбежал по тревоге без одной портянки, не выдержал и взмолился:

- Ребята, дайте я ему морду набью!

- Не положено, - угрюмо обронил сержант Удалов.

- Разве ж только, что не положено... - вздохнул Вася и философски добавил: - Вот поди разберись, кто хороший человек, а кто вредный.

Через неделю Клевакин сам стал просить нас:

- Ну, ребята, ну, набейте мне морду. Только скажите хоть слово.

Но теперь нам самим уже не хотелось связываться с ним.

Жизнь на заставе шла своим чередом.