Царь Борис, прозваньем Годунов

От постоянных изучающих и просто любопытствующих взглядов даже молодой и здоровый заболел бы, что уж говорить о престарелом Симеоне. Он рассыпался на глазах. Редкие волосы совсем вылезли, глаза гноились и слезились, он спал с лица, так что нечистая, вся в темных пятнах кожа висела складками, но все убывшее сверху скопилось снизу, живот колыхался, как бурдюк, наполненный водой, а чресла распухли так, что мешали при ходьбе.

— Вот ведь наказание! — причитал Симеон.

— По грехам твоим! — ответствовал я ему.

— По грехам! — покорно соглашался Симеон и тут же погружался во всякие воспоминания непристойные, причмокивая и оглядываясь сладострастно вокруг в поисках подходящего движущегося объекта. Вот ведь натура неугомонная!

Наступил день назначенный. С раннего утра потянулись во дворец царский бояре, князья, весь двор и дьяки, одетые по случаю в одежды скорбные. Святителей возглавлял сам митрополит, который сел наготове с дарами святыми близ спальни царской. Пушкари стояли у пушек с фитилями зажженными, а звонари неотрывно дежурили на колокольнях, готовые по первому сигналу наполнить Москву звоном поминальным.

Я и сам вскочил ни свет ни заря и маялся ожиданием, не находя себе никакого занятия. Оттого время тянулось медленно, казалось, что прошло много часов, и я непрестанно задавался вопросами: сколько же можно почивать? А быть может, он уже и не почивает, а того? Но вот прибежал вестник и призвал меня к царю.

Симеон был, на удивление, бодр, боли отпустили его, он даже довольно посмеивался и потирал руки. Пребывая в сем радужном настроении, он приказал Вельскому немедленно сжечь лапландских волхвов, а помощниц их утопить, дабы впредь не смущали народ предсказаниями ложными. Вельский ушел, чтобы сделать необходимые распоряжения, вернувшись же, доложил, что все готово, костры разложены, проруби в Москве-реке прорублены, вот только волхвы просят отсрочки, говоря, что день окончится, только когда сядет солнце.

— И то верно, — сказал Симеон с удивительной для него беспечностью, нисколько не разгневавшись и не убоявшись, — да и костры горящие вечером будут смотреться веселее. Подождем до вечера!

Отдавая дань дню необычному, Симеон изменил привычный порядок и отказался выходить к боярам.

— Надоели они мне до смерти, — проворчал он, — хоть сегодня от них отдохну!

Так и провели мы весь день в узком кругу, были мы с Федором, Богдан Вельский с Дмитрием Годуновым да еще купец английский Джером Горсей, известный вам. Зачем призвал его Симеон, я не знаю, быть может, вместо шута, этот Горсей так забавно коверкал слова русские, говоря даже о вещах, совершенно обыкновенных, что все покатывались со смеху. Мог, впрочем, вставить и дельное замечание, избавляясь волшебным образом от акцента, а еще лучше умел слушать, проявляя ко всему прямо-таки детское любопытство.

Вот и сейчас Симеон пригласил Горсея разделить с ним излюбленное его занятие — сладострастный перебор сокровищ царской казны, чему он за отсутствием других дел предавался в последнее время чуть ли не ежедневно. Конечно, и мы все должны были сопровождать Симеона, но это случалось уже столько раз, что все рассказы и пояснения Симеона у нас в ушах стояли и вызывали неудержимые приступы зевоты, а тут новый и такой благодарный слушатель! Чтобы не сталкиваться с боярами, пошли ходом тайным, который вел из спальной Симеона прямо в сокровищницу.

Мы с Дмитрием Годуновым поддерживали Симеона под руки, Вельский отмыкал и отворял сундуки с камнями драгоценными, Федор светил, один Горсей был не при деле, тратя все силы на то, чтобы не грохнуться в обмороке. Оно понятно, с непривычки тяжело такое зрелище выдержать. Сундуки были доверху заполнены камнями неоправленными, каждый своими, Симеон погружал в них руки и поднимал вверх полными пригоршнями, раздвигал пальцы, и струились камни сверкающим водопадом, чисто-алмазным, красно-рубиновым, зелено-изумрудным, небесно-сапфировым, фиолетово-аметистовым. И в такт им струился голос царский.

— Гляди на эти камни драгоценные. Все эти камни — чудесные дары Божьи, они таинственны по происхождению, однако раскрываются для того, чтобы человек их использовал и созерцал, они — друзья красоты и добродетели и враги порока. Это — алмаз, самый дорогой и редкостный из всех. Я никогда не пленялся им, он укрощает гнев и сластолюбие, сохраняет воздержание и целомудрие — не мой камень! Я особенно люблю сапфир, он сохраняет и усиливает мужество, веселит сердце, приятен всем жизненным чувствам, полезен в высшей степени для глаз, очищает взгляд, удаляет приливы крови к ним, укрепляет мускулы и нервы. А вот рубины! Эти наиболее пригодны для сердца, мозга, силы и памяти человека, очищают сгущенную и испорченную кровь. Изумруд произошел от радуги, он враг нечистоты. Испытай его — если мужчина и женщина соединены нечистым вожделением, имея при себе изумруд, то он растрескается. А это камень магнитный. Непривлекательный для глаза, он приносит нам красоту и сберегает богатство, ибо имеет великое скрытое свойство, без которого невозможно узнать ни стороны, ни пределы земли, он указывает караванам путь в пустыне и кораблям путь в море.

Он сильно притягивает изделия из железа, — тут Симеон протянул магнит к услужливо поднесенной руке Вельского и подхватил с десяток булавок, лежащих на раскрытой ладони, — и отталкивается от себе подобного. Из него сделан гроб Магометов, и поэтому висит он чудесно над землей в их мавзолее в Дербенте, вызывая священный трепет у темного народа. Истинные мошенники священники бусурманские! Такие же прохвосты, как и ваши! — Тут я невольно вздрогнул, но немедленно успокоился, этим отступлением от программы обычной Симеон хотел, вероятно, сделать приятное своему гостю. — Вот прекрасные кораллы и чистейшая бирюза. Возьми их в руку! Видишь, как ярок их природный цвет. Теперь положи их на мою ладонь! Видишь, как они сразу потускнели. Я отравлен! — вскричал Симеон и резко поднял голову, обводя всех взглядом изучающим.

На него следовало отвечать взглядом открытым и искренним. Тут все шло без изменений, всем было известно: как дошел царь до кораллов и бирюзы, так считай до двадцати по ударам сердца и раскрывай широко глаза невинные. А потом считай опять до двадцати и качай головой скорбно и сочувственно. Ну точно!

— Я отравлен болезнью! — продолжил Симеон после короткой паузы. — Камни предсказывают смерть мою!

Покачали головами, перешли в хранилище соседнее, где лежали одежды царские, короны и другой царский приклад. Пока перебирал все Симеон ласкательно, я размышлял над тем, почему разные народы придают камням разные свойства. Вот, скажем, французская королева Екатерина Медицейская подарила мне на прощание специальный прибор для обнаружения отравы, сделан он был в форме языка гадючьего и инкрустирован изумрудами и рубинами. Показал я его как-то Симеону, так тот меня на смех поднял, говоря, что сии камни сюда не годятся. А ведь Екатерина казалась такой опытной в ядах! Тем временем Симеон добрался до скипетра.

— Сделан он из рога единорога, — пояснял Симеон, — таких алмазов, рубинов, сапфиров и изумрудов нет ни у одного государя мира. Отдал я за него семьдесят тысяч дукатов Давиду Гауэру из города Аугсбурга, но это лишь малая часть его истинной цены. Обладает он силой чудодейственной и хранил меня долгие годы. Эй, поймайте мне несколько пауков!

Пауки были наготове в коробке у Вельского. Симеон очертил скипетром круг на столе и пустил пауков в круг. Некоторые из них убежали, некоторые подохли.

— Слишком поздно, — сказал Симеон, пригорюнившись, — он не убережет меня!

«Вот и все! Пора двигаться обратно!» — подумал я.

— Мне плохо! — раздался голос Симеона. — Уведите меня отсюда до следующего раза.

Пришло время обеда, и мы вздохнули с облегчением. Нет лучшего способа убить время и развеять скуку, чем обильная трапеза. Под нее и разговор оживился.

— Сказывают, боярин Никита Романович в Москве объявился, — сказал Дмитрий Годунов.

— Слетается воронье! — воскликнул Вельский и тут же осекся, покосившись испуганно на царя.