Царь Борис, прозваньем Годунов

Чего не удалось мне сделать, так это добиться для Димитрия княжества удельного. Тут не в землях даже дело было, удельный князь имеет свой двор, только ему подчиняющийся, в уделе можно было бы набрать дружину, которая бы стала Димитрию стражей верною. Видно, и Симеон это понимал, поэтому предложению моему воспротивился.

— Так я ему свой удел завещаю, по духовной! — воскликнул я в запале.

— Это ты, конечно, можешь, — спокойно сказал Симеон. — Пиши, бумага все стерпит. Но стерпят ли бояре?

Собрал Симеон Думу боярскую и предложил ей отменить на Руси на веки вечные уделы как рассадник смут и раздора. Бояре посудили-порядили да и угвердили закон новый, им-то что, уделы — великокняжеское внутрисемейное дело. Так, в одночасье, в угоду моменту порушили обычай древний. У меня, конечно, княжество не отобрали, ни у кого в державе такой власти нет, чтобы наследство отцовское отбирать, но постановили считать его после смерти моей выморочным и вернуть в казну царскую. А буде княгиня моя меня переживет, то выделить ей опричную долю. Так и остался я последним удельным русским князем. И жить стало еще тяжелее, как будто одно это слово «последний!» взвалило на плечи дополнительную ношу.

На той же Думе боярской Симеон ввел новый порядок, объявив, что отныне и во все годы жизни своей Димитрий будет находиться на иждивении казны царской без обязательств по службе и охранять его будут стрельцы царские. Постарался Симеон, чтобы ничего своего не было у Димитрия, чтобы находился он полностью во власти царской, даже все подарки богатые, царевичу поднесенные, и те в казне своей запер. Лишь до фамильного нашего креста не дотянулась жадная рука Симеона. А Димитрию ничего более было не надобно! Кабы знал Симеон о том кресте, отдал бы за него все богатства отобранные и еще свои бы прибавил. Но я молчал, и Мария молчала, и княгинюшка моя молчала, а более никто об этом не ведал.

После этого мы больше месяца с Симеоном не встречались и не разговаривали. Даже стоя рядом в храме, смотрели в разные стороны и друг друга не замечали. Утомительное это дело! Потому что никак нельзя взглядами столкнуться, тут по правилам вежливости непременно придется восклицать изумленно: «Ах, какая приятная неожиданность!» — и лобызаться троекратно. А если отведешь молча взгляд, то это форменное оскорбление и скандал. Но мы с Симеоном продержались месяц, без обид и попреков, поостыли. Скажем так, Симеон остыл и призвал меня, а я по извечной своей душевной слабости от приглашения не уклонился. Была редкая в последнее время минута, когда Симеон пребывал в благостном настроении.

— Ты это, того, — мялся он, — в общем, спасибо тебе, что, значит, удержал. Ты меня понимаешь!

О, я прекрасно понял и лишний раз вознес благодарность Господу, что надоумил Он меня тот взгляд Симеона задумчивый перехватить.

— Я тут указ заготовил, — продолжил Симеон, ободренный моим кивком милостивым, — назначаю тебя опекуном царевича Димитрия и вверяю тебе его воспитание. Жить же вам дозволяю в Москве и в Угличе.

Воистину царский подарок сделал мне Симеон! Конечно, он не обо мне думал, а о судьбе трона, указом своим он отдалял Димитрия от его буйных родичей Нагих, а мое воспитание всем ведомо — смирение, благочестие, мудрость книжная, что еще нужно для спокойствия державы! Но я все равно был Симеону благодарен, особенно за дозволение покинуть Кремль, жить в котором стало невмоготу.

— Завтра же едем! — воскликнул я радостно.

— Тпру! — осадил меня Симеон. — Куда спешить?! Вы уж дождитесь! Да, недолго осталось! А уж после венчания на царство новоизбранного царя и двинетесь. Мне так спокойнее будет. Помнишь, рассказывал ты мне о королеве французской, Екатерине Медицейской, как там она, бишь, говорила-то? Держи всех своих врагов при себе. Очень мудро. Тот мужчина, от которого она эту мысль подхватила, был истинным правителем! Впрочем, ты можешь ехать, — добавил он, заметив обиду на лице моем.

Ну уж дудки! Никуда я один не поеду! Мнительность и подозрительность — вещи заразные, я, как и Симеон, никому уже не верил.

Ждать действительно оставалось недолго. Откуда я это знал? Тоже мне секрет! Все знали, включая царя Симеона. От него же и знали.

Среди многочисленных недостатков царя Симеона было пристрастие к делам колдовским, проистекающее из его малой образованности и долгой жизни в сельской глуши. Полагался он чрезмерно на всякие пророчества и прорицания, выводя из них важнейшие свои решения. Но до поры до времени многое из этого искусно скрывал. К примеру, только в последний год жизни признался он мне, что в начале войны с Баторием были ему видения, возвещающие великие бедствия. И в подтверждение слов своих приводил многие другие знамения и знаки явные, которые все видели и слышали: явление кометы на небе, страшный глас с небес «Бегите, люди русские!», падение оттуда же камня металлического, покрытого таинственными письменами, молния в ясный зимний день, которая попала в палату Грановитую и вызвала там пожар. Комета была, не спорю, ее во многих странах видели, вот и польские паны, на нее глядя, отказывали королю Баторию в субсидиях военных, ожидая от войны будущей всяческих бед и несчастий. И глас был, то в слободе Немецкой наливали бесплатно вино по причине какого-то их праздника. И камень с небес был, я сам в руках его держал, поверхность его была неровной, как будто ржа его поела или огонь пожег, с перепугу и при большом желании можно было разглядеть нечто, на вязь древнюю похожее, но я так думаю, что если бы хотел Господь направить нам сим странным способом послание предостерегающее, то написал бы его кириллицей. А происшествие в Грановитой палате объяснялось совсем просто: то Борис, расшалившись, запустил камень и угодил в горевшую лампу масляную, которая с грохотом упала на пол, масло разлилось и вспыхнуло. Покрывая княжича, слуги выдали Симеону первое, что пришло в голову, — молния-де, сами видели. Симеон ужаснулся, приостановил движение полков и еще больше проникся миролюбием. Вот какие причины ничтожные определяют подчас судьбы державы! Нет, ни в коем случае не призываю я пренебрегать знаками Небес, да и странно было бы слышать такое от меня. Но надобно отличать истинные знамения от ложных и правильно понимать знамения истинные. Вот, к примеру, в тот же год было другое знамение, которое Симеон пропустил, а я отметил, — под Козельском корова принесла теленка с двумя головами. Но я никак не связывал это с войной начинающейся, а ждал иных несчастий. Действительно, не прошло и трех лет, как в том уезде страшная жара спалила всю траву и весь скот пал от бескормицы, потому что одной головы не хватало для добычи пропитания. Вот так-то! Примеров такого рода я могу привести вам тьму, да бумаги жалко.

В последний год жизни пристрастие Симеона к делам колдовским разрослось до размеров необычных. Волхвы по численности уступали лишь лекарям, да и то потому, что изгонялись нещадно после первой же ошибки. Нещадно в самом прямом смысле, ибо законов против волхвов никто не отменял. Озабоченный своим здоровьем, царь более всего желал знать, сколько ему еще суждено прожить. Но волхвы русские — люди тертые и отвечали с твердостью, что в видимом им будущем ничего страшного для Симеона не предвидится. Тут явилась на небе очередная комета, любопытный царь, выйдя на Красное крыльцо дворца, узрел крестообразное знамение точно над собором Михаила Архангела и немедленно вывел из этого, что дни его сочтены. Волхвы, во дворце обретавшиеся, не решились дать точного ответа о количестве этих дней, тогда Симеон приказал Вельскому доставить волхвов из Лапландии, где, по слухам, жили искусные звездочеты. Доставили всех, кого нашли, числом более шестидесяти. Лапландцы — люди дикие и в темноте своей бесстрашные, поколдовав над картами звездными, они назвали во всеуслышание дату точную — марта 18-го.

После этого жизнь в Москве замерла. Закрылись приказы, потому что прожженные дьяки знали, что новая власть непременно отменит все распоряжения старой, ради чего стараться. Посольства, следовавшие с разных сторон в Москву, задержали в пути, ибо никто не желал ехать им навстречу, да и не до них было. Народ простой сидел по домам и предавался мечтам о грядущих милостях и празднествах, пока же в ожидании угощений богатых постился. Купцы, сидя в безлюдных лавках, утешали себя подсчетом будущих барышей от торговли бойкой. Воеводы не командовали, занятые обсуждением возможных назначений и повышений по службе. Стражники царские спали на постах своих, ибо в преддверии неизбежного любое покушение и злодеяние становилось бессмысленным. Священники не молились о здравии царя и готовились к службам заупокойным. Даже бояре усмирили свою вражду и, сходясь в Думе, сидели целыми днями молча, копя силы для недалекой решительной схватки. Все ждали. Все устали ждать.