Пестрые истории

Такой первоапрельский розыгрыш через газеты раньше был лондонской особенностью. Не всегда организатором выступала газета, находились и частные лица, тешившие себя таким манером. В 1798 году во всех лондонских газетах появилось объявление: «Через неделю, считая с сегодняшнего дня, точно в 12 часов невиданное шествие пройдет в собор Вестминстерского аббатства. В шествии примут участие следующие лица. Старые женщины и мужчины. Обоего пола вдовые и дети. Женатые и разведенные мужчины. Замужние и разведенные женщины. Посмотреть на это торжественное шествие приглашаются представители всех чинов и сословий». В этой совершенно дурацкой шутке самым замечательным было то, что никто не заметил в тексте того фортеля, что, собственно говоря, все и каждый может стать участником шествия, любого возраста, пола и состояния. Когда в указанный день приличная толпа заколыхалась перед Вестминстерским аббатством, густой голос загремел: «Первое апреля!» Толпа — а что она могла поделать? — разошлась, посмеиваясь.

В Лондоне долго вспоминали известную историю с купанием львов. В конце марта 1860 года почта разнесла жителям города всех чинов и сословий красиво отпечатанные, заверенные штампом приглашения. В тексте говорилось:

На обещавшую быть интересной церемонию потоком потянулась толпа пешеходов и экипажей в направлении к Тауэру. Один прохожий спросил у другого, где эти самые Белые ворота? Их, конечно, нигде не было. Потом выяснилось, что в Тауэре ни белых, ни другого какого цвета львов не держат и этих несуществующих львов ни ежегодно, ни в какие другие промежутки времени не купают. Авторы проделки точно знали психологию любопытной толпы. Среди огромных башен Тауэра одна носит название Белой Башни. Один из ворот называются Львиными Воротами, потому что когда-то в этой части замка в самом деле держали львов для развлечения властителей. Эта схожесть названий составила зерно проделки. Разгоряченная собственным любопытством толпа, жадная до зрелищ, не заметила путаницы названий, ей даже не пришло в голову, что львы уже давно живут в зоопарке, она могла подумать что-то вроде: если существуют белые слоны, может и белые львы бывают. Удостоившихся приглашения совершенно ослепил оттиск официальной печати в уголке, а посмотри они повнимательнее, так увидели бы, что это не что иное, как оттиск шестипенсовой монетки.

Под конец я оставил самый странный случай. Король Людовик XIV по политическим мотивам велел схватить и посадить в Нантскую крепость Франциска, герцога Лотарингского, вместе с женой. Друзья хотели устроить им побег. Время действия случайно пришлось на 1 апреля. Им раздобыли крестьянскую одежду, и так переодетые, с поленьями на плече, они счастливо вышли из замка. Но уже снаружи возникла неожиданная угроза. Там проходила служанка, обычно прислуживавшая им. Она-то и узнала беглецов и с колотящимся сердцем помчалась к стражнику: «Герцог с женой бежали!» Солдат только захохотал: «Первое апреля, никому не верь!» — только и сказал, игриво ущипнув служанку за щечку. Девушка побежала к капралу, лейтенанту, капитану, но все ее только щипали и посмеивались, дескать, знают: сегодня первое апреля. Беглецов уже ждали с оседланными конями, так что, пока о побеге узнали правду, они уже были далеко.

Из всех первоапрельских розыгрышей с посылками и хождениями этот оказался в своем роде единственным.

История придворного шута очень древняя. Один из его прародителей появился в Риме: парасит, или дармоед. Этот безрадостный тип человека создали утопавшие в роскоши богачи-римляне. Парасита терпели на пирах, но за лакомые кусочки он был обязан веселить пирующих. Это производилось двояким способом: либо иарасит выкидывал какую-нибудь шутку, либо гости издевались над параситом. Подчас несчастному приходилось сносить грубые и унизительные выходки. Прежде чем дать лакомство, в него впихивали разное гнилье, затхлое и противное, под хохот веселящихся гостей. Салат ему заправляли ламповым маслом, в пирог запекали камешки. В вино подмешивали горчицу и уксус, и ему приходилось эго пить, прыгая на одной ножке. На десерт он получал оплеухи и подзатыльники, и при этом его долгом было смеяться, если кто из гостей хорошо въезжал ему в нос или давал пинка пониже спины.

В королевских замках Европы придворные шуты появились около X века. Во Франции их дела шли особенно хорошо: они были включены в штат придворных чинов. Шут был настоящим чиновником, с постоянным годовым окладом и прочими благами и привилегиями. Его ранг находился где-то посредине между камергерами и прислугой. По старым документам можно точно установить официальный статус шута. В целости и сохранности до нас дошли сметы на содержание двора французского короля Иоанна в 1356 году, когда король после битвы при Пуатье попал в плен к англичанам. Пленного короля из Бордо отправили в Лондон, в его свите был и непременный шут. Сметы упоминают эту особую персону как «Мастер Жан, шут». Из записей узнаем, что мастера Жана его хозяин-король ослепительно одевал — в шелка и бархат, в меха, даже жемчугами щедро одарял. За столом он пил не из обычной кружки, у него был отдельный серебряный кубок. Когда король отправился в плен, за ним следовало пять телег. В первых трех ехали придворные сановники, в четвертой павлином восседал мастер Жан, а в пятой теснилась прислуга. Более того, лично у мастера Жана было два собственных лакея, в смете упоминаются даже их имена: Жирардин и Мажистер.

Эти официальные придворные шуты не были простыми клоунами, как древнеримские параситы. Они готовились к своей карьере. Они должны были уметь музицировать, петь, декламировать баллады и стихи; анекдотами и загадками приправлять застолье. Конечно, истинные таланты моментально обменивались возникавшими идеями, ну а если вдохновение подводило, шут имел в запасе чужие остроты. Позднее их выпускали сборниками.

Процитирую несколько загадок из самого старинного сборника. По меркам сегодняшнего дня это не бог весть какой юмор, но если представить застолье пяти-шести вековой давности, то тогда они сверкали и искрились остроумием.

Какова плохо оказанная благотворительность? — Подавать милостыню слепому, потому что он рад был бы видеть своего благодетеля повешенным.

Придворные шуты носили форменную одежду. На протяжении столетий едва ли что-то изменилось в традиционном костюме шута. Голова была покрыта капюшоном с двумя ослиными ушами. Здесь объяснений не требуется. С пояса у него свисала дубинка, на первый взгляд символизировавшая скипетр господина страны дураков, но годилась она и на то, чтобы шуту защищаться, если кто из-за острого словца захотел бы поколотить его. У французов дубинка-скипетр называлась marotte — этим словечком и сегодня называют причуды взбалмошных людей.

Капюшон, костюм, дубинка были увешаны погремушками-бубенцами. Интересно происхождение этих бубенчиков. Носить их начали в Германии. Предположительно переняли их у венгров: если правду говорят старинные хроники, будто бы захваченные в битве при Лехмезе венгры носили одежду, обвешанную бубенчиками. Человек средневековья просто ухватился за новое украшение, потому что оно не только блеском золота указывало на знатность его обладателя, но и звоном как бы возглашало: «Смирно! Идет господин! Прочь с дороги!» Невообразимая мода тут же перестаралась: некоторые господа и дамы нашивали на платье по пятьсот-шестьсот бубенцов. Такой треск-перезвон поднимался, что пришлось запретить ношение этой забавной одежды в церквях, потому что она возмущала серьезность богослужения. И только по прошествии длительного времени осознали, какой неблагодарной глупостью наградил свет этот сумасшедший каприз моды. Бубенчики-погремушки исчезли с одежды господ и дам и попали туда, где им и было место — на дурашливый костюм шута. Оттуда они и стали возвещать: «Осторожно! Шут идет!»