Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта начала XX века

Некоторое представление о том, как это выглядело в реальности, дает рассказ самого околоточного надзирателя:

«Работы по горло. Работаешь и днем, и ночью, и утром, и вечером. И затем наблюдай, и за этим. Домовладелец снега со двора не вывозит – околоточный виноват. У другого выгребные ямы не в порядке – опять же с нас взыскивают.

Там чей-то сенбернар ни с того ни с сего вскочил в сани и укусил барышню – снова околоточному работа. Производи, стало быть, дознание: чья собака и не бешеная ли, и первый ли это случай нападения на прохожих? Здесь – понукай дворников, чтобы в гололедицу панели посыпали, да не солью, от которой, говорят, портятся калоши, а песком.

Видите ли, с утра маковой росинки во рту не было – некогда. Обойдешь свой околоток, спешишь на работу в участок. Из участка бы следовало домой забежать – никак невозможно. Разноси квартирантам вот эти повестки, – сами видите, сколько их тут у меня: целый портфель.

– Да когда же вы успеете разнести все эти повестки?

– Сам не знаю. Придется до позднего вечера разносить...

– А потом на покой?

– Нет. Сегодня у меня ночное дежурство».

Околоточный был обязан как можно чаше обходить свой околоток днем и ночью, проверяя несение службы городовыми, дворниками и ночными сторожами. Мелкие нарушения порядка или же требовавшие немедленного устранения фиксировались им в протоколах. При этом ему не рекомендовалось расцвечивать официальный документ речевыми оборотами вроде: «Я, такой-то, проходя по вверенному мне околотку и имея неустанное наблюдение, чтобы все обстояло благополучно... принял энергичные меры...» При малейшем подозрении на совершенное преступление околоточному надзирателю следовало немедленно приступать к дознанию.

Вызывать к себе на квартиру или в участковое правление нужных по делу лиц околоточному не разрешалось – приходилось самому бегать по разным адресам и оформлять бумаги на месте. Лишь в 1907 году градоначальник разрешил полицейским для служебных нужд пользоваться велосипедами («соблюдая при этом все установленные правила»). Вообще же околоточный был прикован инструкцией к своей территории, как каторжник цепью к веслу галеры: покидать ее он мог только с разрешения пристава. Каждый раз, выходя из квартиры, околоточный был обязан сообщать ближайшему городовому, куда направляется, чтобы в случае необходимости его удалось бы легко отыскать.

Верность служебному долгу требовала от околоточного надзирателя даже известного рода аскетизма. Один из параграфов инструкции указывал, что представители этой категории полицейских «при посещении публичных гуляний и садов, не должны занимать мест за столиками среди публики, а равно проводить там время со своими знакомыми в качестве частных посетителей; им воспрещается посещать трактиры, рестораны и тому подобные заведения с целью препровождения времени, а разрешается заходить в них только лишь для исполнения обязанностей службы». Жениться околоточные надзиратели, так же как и городовые, могли только с разрешения градоначальника.

Честно говоря, для нас так и осталось загадкой, кто из полицейских мог изо дня в день выполнять все требования упомянутой выше «Инструкции околоточным надзирателям». Либо он должен был быть неким «чудо-богатырем», не знающим ни сна ни отдыха, либо... постоянно иметь упущения по службе, которые ему всеми доступными способами приходилось скрывать от начальства.

Сразу отметим, описаний идеальных околоточных надзирателей найти так и не удалось. Зато в пользу второго предположения говорят факты, всплывшие во время суда над околоточным надзирателем Абиняковым, письмоводителем при полицмейстере 2-го отделения [84]. Чтобы не возникло путаницы, следует пояснить: подсудимый не руководил околотком, а лишь относился к низшим чинам полиции; по кругу служебных обязанностей он был «чиновником для письма» – нечто вроде секретаря. Показания полицейских даже не требовали комментариев, поэтому газеты в отчетах о процессе просто приводили слова свидетелей:

«Вот повествует о деятельности Абинякова пристав Мариинского участка кап. Языков.

– Непосредственно к полицмейстеру Абиняков никогда не допускал даже приставов. А всем предлагал писать рапорты.

Зная о влиянии Абинякова на Юрьева, все, конечно, подчинялись своей участи и спешили понять совсем не двусмысленные намеки Абинякова о взятках. То за учение сына нужно заплатить, то кормиться нечем, то просто без объяснения просил деньги... И давали. Языков дал в два приема 55 рублей.

Вот один за другим дают показания околоточные надзиратели. Собирали, говорят, к Пасхе и Рождеству для Абинякова рублей по 25—30. Собирали и просто временами рублей по десяти. Но Абиняков не брезговал никакими суммами: брал рубль, когда денег больше не было. Любил просить на извозчика.

– Зачем же вы давали? – недоумевает председательствующий И. В. Стрижевский.

– Да как же, он нужный был человек, – отвечают околоточные надзиратели. – Предупреждение о ревизии участка полицмейстером, всякого рода другие сообщения, перевод из разряда в разряд, а при случае – возможность избавиться от наказания, – все это было во власти Абинякова.

И тут же иллюстрируют эти заявления примерами. Провинился в чем-то околоточный надзиратель Молчанов. Вызывает его по телефону Абиняков. С таинственным видом прикрыл Абиняков дверь и дипломатично повел беседу:

– Мне поручено произвести дознание по вашему делу. Но я – ваш друг и зла вам не желаю – и т.д.

– Я понял, – говорит Молчанов, – что все клонится к «благодарности»...

Когда полицмейстер Юрьев являлся производить ревизию участка, его неизменно сопровождал Абиняков. И вот, чтобы ревизия сошла благополучно, околоточные надзиратели тут же устраивали между собой «сбор» и вручали Абинякову».

Обвинитель, товарищ прокурора Н. Н. Чебышев, не называл полицейского-взяточника «оборотнем в погонах», но сотворенное им зло охарактеризовал особо:

– Русская взятка имеет много разновидностей; но едва ли ошибусь я, если скажу, что самым злокачественным видом ее нужно считать такую, которую берут со своего же, находящегося в зависимости, сослуживца. С кого брал Абиняков? С этих нищих околоточных! Какую дезорганизацию подобные люди вносят в правительственный механизм, вселяя в низах этого механизма уверенность, что взятка – полноправна, что благодаря ей – все можно сделать.

Суд, признав Абинякова «виновным в лихоимстве», приговорил его «к отрешению по суду от должности и 25 рублям штрафу, с заменой штрафа недельным арестом».

В том же 1910 году на скамье подсудимых оказался другой околоточный надзиратель С. А. Поль. Прослужив в полиции около трех месяцев, этот блюститель порядка стал требовать «благодарность» от содержателя трактира на

Смоленском рынке Забегаева. Поскольку трактирщик отказывался дать взятку, околоточный решил проучить его с помощью закона. Однажды он, застав в трактире компанию из нескольких мужчин и женщин, радостно объявил Забегаеву:

– А, проститутки у тебя! В участок!..

Жертвы произвола околоточного надзирателя на суде подтвердили, что он был пьян, ругал задержанных женщин, грозил отправить их на освидетельствование в Мясницкую больницу (там «обслуживали» проституток). Одного из задержанных Поль периодически вызывал из «холодной» и предлагал заплатить три рубля – тогда немедленно выпустит.

Денег околоточному получить не удалось, зато градоначальник «поощрил» его немедленным увольнением из полиции, а суд упек в тюрьму на четыре месяца.

Что же касается взяточничества среди блюстителей порядка в целом, то оно оказалось неискоренимым. И ладно «брали» бы одни лишь мелкие сошки, вроде Абинякова, так нет же... Недаром среди причастных к делу околоточного-лихоимца оказались участковые приставы.

Именно приставу подчинялись околоточные надзиратели, ему они докладывали о результатах обходов, а также немедленно сообщали (в любое время дня и ночи – «можно по телефону») о случившихся происшествиях и замечаниях со стороны высшего начальства. Пристав отвечал за всю организацию полицейской службы на участке: расстановку постов, графики дежурств, проведение занятий с городовыми, первичный розыск по совершенным преступлениям, арест преступников, допрос их по горячим следам. В его обязанности входили надзор за поведением публики в общественных местах и «пресечение праздных разговоров о высоких особах».