«Теория заговора». Историко-философский очерк

Ситуация изменилась коренным образом после июля 1789 года. Поначалу восприняв революционные события в Париже достаточно спокойно, так как в политическом аспекте ослабление Франции, мягко говоря, не противоречило российским интересам, Екатерина II, спустя короткое время, начинает проявлять беспокойство. Объясняется это тем, что революционные настроения, не ограничиваясь территорией Франции, начали с опасной скоростью распространяться по всей Европе. Тогда и появляется конспирологическая трактовка Французской революции. В работе видного дипломата екатерининской эпохи, посла в Варшаве Я. И. Булгакова «Записки о возмущении Польши» уже утверждается следующее: «В Европе, по-видимому, учинили уже заговор всех обществ и возмущения всенародного спокойствия» ^{315}.

Ещё более острой была реакция на известие о казни Людовика. Вот как об этом говорит статс-секретарь Екатерины II А. В. Храповицкий: «С получения известия о злодейском умерщвлении Короля Французского, её Величество слегла в постель, и больна и печальна» ^{316}. Совокупность всех этих факторов привела к ужесточению политики в отношении масонства и масонских организаций в Российской империи. Возникает своего рода масонский психоз, выразившийся, в частности, в том, что к известным обвинениям в адрес А. Н. Радищева («бунтовщик хуже Пугачёва») было своевременно добавлено обвинение в том, что автор «Путешествия из Петербурга в Москву» принадлежит к ложе мартинистов ^{317}. «Теоретическим» основанием и одновременно подтверждением подобных тревог послужили весьма оперативные переводы живых классиков антимасонской литературы: Баррюэля и Робайсона. Первому из них выпала честь быть переведённым сразу в двух вариантах ^{318}, что свидетельствует, по крайней мере, о живом интересе к обозначенной теме русского, весьма немногочисленного в то время, культурного сообщества. Репрессии затронули и Н. И. Новикова, ставшего в глазах своих современников (да и потомков) жертвой излишней подозрительности Екатерины.

Теперь необходимо определиться с выводом: являются ли антимасонские настроения и политические репрессии в отношении деятелей русского Просвещения условиями, позволяющими нам говорить о возникновении конспирологического дискурса в отечественном социокультурном пространстве на переломе XVIII-XIX веков?

Подобное утверждение будет не совсем верным. Наше предположение основывается на следующих аргументах. При всех внешних признаках конспирологического дискурса — мы имеем дело с несколько иным явлением. Объяснение этому находится в характере бытования масонства на отечественной почве. Первые масонские организации возникают в России ещё в 1731 году, но состоят целиком из англичан, живущих в России. Вплоть до начала 60-х гг. XVIII в. масонство не имеет широкого распространения, являясь экзотическим продуктом для русского общества. Так, достоверно известно, что в период 1741-1750 гг. подтверждается существование только одной ложи, носящей символическое название «Скромность», основанной в 1750 году в Санкт-Петербурге. В последующее десятилетие, также в столице, возникает ещё одна ложа — «Три звезды».

Если учитывать, что с 1741 по 1792 г. в России было открыто 66 лож, то естественным будет говорить о всплеске масонской активности во второй половине XVIII века. Ситуация коренным образом изменяется как раз с восшествием на престол Екатерины П. При ней процесс создания новых масонских лож значительно активизировался. Приведём опять-таки некоторые цифры. Только в 1771— 1776 гг. было основано 16 лож различных систем. Особенностью русских масонских организаций было присутствие в них большого числа иностранцев. По подсчётам Т. А. Бакуниной, на 1731 русского приходилось 1536 иностранцев, что свидетельствует о высокой степени интегрированности русского масонства в международную масонскую систему. С другой стороны, эти данные могут указывать лишь только на то, что масонство представляло собой некий вариант «клуба» для иностранцев, находившихся в России. Для конспирологии же необходим элемент двойственности, о котором мы уже говорили: субъект заговора не должен обладать внешней конспирологической природой. Напротив, он должен приспособляться к социальному окружению, представляя собой его усреднённый элемент.

Несомненно, что политика терпимого отношения к масонству Екатерины II объяснялась несколькими причинами практического характера. Во-первых, она соответствовала желанию императрицы играть большую роль в жизни Европы, налаживая тем самым неформальные связи, без которых невозможна любая долговременная политика. Во-вторых, масонство в те десятилетия, как мы показали это на примере Франции, становится модным в европейских державах. Екатерина, заботившаяся о своём реноме просвещённой императрицы, не могла не учитывать данный фактор. Возникает вопрос: насколько глубоко масонство укоренилось на русской почве, затронуло различные социальные, политические, культурные основы? По данным той же Бакуниной, социальный состав русского масонства конца XVIII — начала XIX века был следующим. Всего количество русских масонов определяется в 3267 человек. Данные отсутствуют о 435 из них. Самую большую социальную группу — 1078 чел. — составляли военные. Далее по численности шли чиновники различных ведомств — 513 чел. Социальная группа, которую мы сегодня называем интеллигенцией (учёные, литераторы, преподаватели, музыканты, художники), была представлена 501 человеком. Высшими государственными чиновниками были ПО масонов. Наконец, 34 персоны являлись придворными ^{319}.

О том, что масонство не представляло для наших соотечественников XVIII в. социокультурной ценности, свидетельствуют следующие, несколько курьёзные, но показательные факты. П. И. Меллисино, один из старейших и самых уважаемых масонов, лично от императрицы получает указание о запрете масонской ложи. Не впадая в отчаяние, заслуженный артиллерийский генерал «учредил под своим председательством “Филадельфийское общество”, которое составилось из молодых столичных развратников и имело целью предаваться всевозможным беспутствам» ^{320}, и которое мало чем отличалось от уже существовавшего в то время скандально известного «Евиного клуба». Последний представлял собой откровенную пародию на тайные общества. Оргиастическое бытование клуба подкреплялось пародийным же «теоретическим» обоснованием: дворянам необходимо поддерживать чистоту крови, поэтому сексуальные излишества в хорошем обществе способствуют лишь сохранению благородного со словия ^{321}. Другие источники дают не менее отчетливые примеры «трепетного» отношения русских масонов к масонским обрядам и традициям. Сенатский канцелярист Ильин так описывает один из эпизодов кутежа, кстати, что характерно, с участием полицейского офицера: «Были все пьяны от пунша и шалили много, из комнаты Осипова, тут же на дворе в стоящие пустые покои шли церемонией, иной в каф тане, а иной без кафтана. Передний с чашей, наполненной пуншем, а за ним идущий — с лимонами, с ложкой и с сахаром, потом третий с чашками» ^{322}.

Та легкость, даже легкомысленность, с которой и вполне авторитетные русские масоны отказывались от своих «убеждений», пародийно обыгрывали высокие масонские ритуалы, убедительно доказывает тот факт, что для подавляющего числа членов участие в масонском движении было не более чем кратковременной модой или средством ускорения карьерного роста. На это указывает в отдельном положении своей докторской диссертации Г. В. Вернадский: «Масонские ложи, представляя организацию взаимопомощи братьев, были, до известной степени, организацией чиновничества, обеспечивая братьям быстрое восхождение по служебной лестнице» ^{323}. Таким образом, находит объяснение факт большого присутствия среди масонов представителей чиновничьего сословия, скорее всего, игнорировавших потенциальную конспирологическую природу деятельности масонства.