«Теория заговора». Историко-философский очерк

Обращаясь собственно к идеологической составляющей оды, Зорин указывает на антифранцузскую интенцию произведения. Объяснение сему вытекает из особенностей мировой политики середины XVIII века, когда многие европейские державы, включая Францию, пытались противодействовать чрезмерному, на их взгляд, усилению Российской империи. В арсенал подобного противостояния входили различные приёмы: от легитимных дипломатических методов до попыток организации волнений, поиска самозванцев и авантюристов, их активной рекламы и различного рода помощи им. Заключение мира с Турцией, известное как Кучук-Кайнарджийский договор (1774 г.), было в этом контексте значимым, но не экстраординарным событием. Внимание же Зорина привлекает упоминание Петровым некой «тайной пружины», и это становится исходным моментом конспирологической интерпретации оды. Согласно Зорину, «тайная пружина» есть не что иное как «Королевский секрет [Secret de Roi]» Людовика XV. Как отмечается: «Суть Секрета состояла в том, что некоторые посвященные в него сотрудники посольств Франции в разных странах получали тайные инструкции, нередко противоречащие официальным указаниям, поступающим от министра» ^{311}.

Затем следует подробный рассказ о деятельности тайной организации, выражающей антирусские и антианглийские замыслы правящих кругов Франции. Заметим, что в реальности эти проекты или не были реализованы, или полностью провалились по причине умозрительности идеи и авантюрности исполнения. Совсем неожиданно центр повествования смещается к фигуре небезызвестного шевалье д'Эона, более чем колоритного персонажа эпохи, в целом не бедной яркими типажами. Как известно, шевалье, продолжительное время состоявший на дипломатической службе и выполнявший самые деликатные поручения Версаля, в том числе и в России, в конечном счёте, будучи в Англии, вступил в конфликт — сугубо из материальных соображений — со своим прямым начальством и стал своего рода «невозвращенцем» XVIII века. Шантажируя французское правительство реальными и мнимыми разоблачениями, в том числе и касающимися деятельности «Королевского секрета», шевалье д'Эон пытался выторговать ряд уступок преимущественно денежного характера. Всё это происходило в весьма мелодраматической обстановке, со всем сопутствующим антуражем: секретной передачей документов, готовящимися похищениями и побегами. Естественно, что в подобной ситуации внимание «публики» в немалой степени было обращено и на секретные операции французской дипломатии, утратившие в какой-то степени свою конспиративность.

В этот момент Зорин в своих рассуждениях вступает в область гипотетических предположений. Согласно его интерпретации, находясь в Лондоне во время скандала с бумагами «Королевского секрета», В. П. Петров переносит в оду обозначенные политические реалии. Затем, желая подкрепить конспирологический аспект творения Петрова, Зорин обращается к возможной масонской подоплеке оды. Процитируем соответствующий отрывок:

«Пловцы» оказываются связанными с Британской Ост-Индской компанией, в руководстве которой были очень влиятельные масоны. «Ловцы счастия» возвращают нас вновь к авантюристу д'Эону, вступившему в Лондоне в масонскую ложу. Тем самым схема, замкнувшись, обретает единство. Осознавая, что его концепция, несмотря на ряд интересных и глубоких замечаний, страдает искусственностью, Зорин делает вывод с известной осторожностью: «Похоже, что Петров был первым российским литератором, усмотревшим в распространении масонства угрозу государственным интересам России» ^{312}.

Первые проявления конспирологических настроений в русском обществе можно также соотнести и с последними годами правления Екатерины II, совпавшими с событиями Французской революции. Сама атмосфера русской истории XVIII в., как мы уже говорили, кажется почти идеальной для определения её в качестве исходного момента отечественного конспирологического дискурса. Многие исследователи к тому же указывают на причастность к возникновению конспирологического дискурса масонского движения и реакции на него со стороны традиционного массового сознания: «В российской интерпретации масонская мифология почти сразу же сливается с традиционными представлениями о тайном заговоре против России, который плетётся за её пределами» ^{313}. На наш взгляд, подобная интерпретация страдает некоторой однобокостью, заданностью. Действительно, в ряде дошедших до нас источников масонство характеризуется крайне негативно («Псальма на обличение франк-масонов», вошедшая в «Письмовник» Курганова и т. д.). Следует также отметить антимасонский настрой публицистических и драматических произведений самой Екатерины II. Но при этом необходимо обратиться к содержанию и особенностям названных источников, выявить специфику их антимасонства. «Изъяснение некоторых известных дел проклятого сборища франк-масонского» — наиболее обширный, содержащий более 200 строк, антимасонский стихотворный текст середины XVIII века. Масонство предстаёт в данном тексте как явление абсолютно инфернального характера. Изображается картина демонического шабаша:

Этот зачин находит своё продолжение в последующих описаниях. Кроме предосудительных плясок «быстрыми ногами», масоны обвиняются в чревоугодии, сексуальных перверсиях (гомосексуализм, инцест, групповой секс). В подобных красочных описаниях антихристианская сущность масонства практически полностью поглощает возможный конспирологический подтекст произведения. В итоге антимасонская конспирология сводится к хорошо знакомому нам отечественному культурному антизападничеству XVIII века.

Следует напомнить, что социокультурный вектор данной эпохи был определён реформами Петра, движением к культурной и политической вестернизации. Поэтому антимасонские настроения следует рассматривать в большей степени как реакцию на ещё одно «вторжение» европейской культуры, чем как проявление «теории заговора». Антиевропейское, протославянофильское движение самоидентифицировало себя в двух направлениях. С одной стороны, утверждалась концепция самобытного пути развития России (полемические выступления М. В. Ломоносова против диссертации Г.-Ф. Миллера «О происхождении имени и народа российского», трактат В. К. Тре-диаковского «Три рассуждения о трёх главнейших древностях российских», труды И. Н. Болтина). С другой стороны, противодействие экспансии западной культуры во многом формировалось как борьба с галломанией, в контексте которой франкмасонству отводилась немалая роль, но не конспирологического, а по большей части социокультурного характера. Сатирико-иронические выпады царствующей писательницы в адрес масонства имеют несколько иной источник, но тоже не конспирологического характера и связаны, скорее, с общей просвещенческой установкой екатерининской эпохи. Масоны здесь предстают в роли шарлатанов и обманщиков, дурачащих простодушных обывателей, дополняя хорошо нам знакомый ряд фонвизинских типов.