Путешествие в Индию

В Каликуте португальцам отвели лавку на краю главного базара, против водоема. В середине комнаты Диаш привесил на крюк массивные весы, привезенные из Португалии. В одной комнате разложили товары, а в дальней, полутемной, весь день строгали и пилили. По совету Монсаида для каждого сорта пряностей сооружали отдельные закрома. Потом пригласили индуса-кузнеца, он оковал закрома железными полосами, приделал петли и повесил большие узорчатые замки.

На другой день португальцы снова приготовились к встрече покупателей. У входа в лавку стали солдаты в полном вооружении. Они охраняли лавку от мавров, но им было тайно предписано до последней возможности избегать столкновений. Диого Диаш еще раз осмотрел, все ли в порядке, и стал вместе с Монсаидом у входа, чтобы посмотреть чужую жизнь.

Против лавки португальцев темнел окруженный деревьями водоем. В средине его высилась серая плита. Из нее по медному желобку лилась струя холодной воды. Плита была украшена резьбой. Сверху переплелись две каменные розы, по краям спускался затейливый орнамент, а в центре была арабская надпись.

– Что там написано? – спросил Диаш Монсаида.

–  «Водоем соорудил Омар Ибн Ахмад из Джедды. Прохожий, утоляя жажду, помяни его имя», – медленно перевел Монсаид.

Весь день у водоема стояла толчея. Мусульманки, закутанные с ног до головы в белые и синие одежды, стройные индуски с медными кольцами на щиколотках и запястьях, с подсурмленными большими глазами, приходили за водой, ведя за руку бронзовых голых ребятишек. Их сплетни, шутки и перебранка не прекращались весь день. Под тенью деревьев, пользуясь прохладой, отдыхали и ели путники. С одной стороны вода переливалась через край в большую колоду.

Сюда пригородные крестьяне приводили на водопой осликов и упряжных буйволов. Мрачные караванщики с севера пригоняли худых верблюдов, молодые щеголи в пестрых одеждах поили своих арабских жеребцов. Дважды приходили на водопой рабочие слоны с окованными медью клыками, а раз соизволил напиться сам священный бык Шивы – великолепное холеное животное с огромными рогами. Напротив стояли лавки мясников. Тучи черных и зеленых мух кружились над освежеванными бараньими тушами, хотя мясники, рослые веселые бородачи, все время помахивали над мясом волосяными метелками. Поодаль в пыли лежали облезлые желтые собаки с высунутыми от жары языками.

Дальше тянулись лавки торговцев материями. Пестрые вышитые шали, тончайшие муслины, тяжелые парчевые покрывала, полотна самых ярких расцветок были вывешены напоказ и играли на солнце всеми цветами.

Португальцы сразу поняли, что их ткани не могут конкурировать с изумительными изделиями индусских ткачей.

Базар жил своей шумной и пестрой жизнью, не обращая, казалось, никакого внимания на португальцев. Продавцы сладостей пронзительными, истошными криками зазывали покупателей под свои жалкие навесы. Пригородные садоводы разложили прямо на пыльной земле неведомые португальцам плоды: золотистые, нежно-розовые, как будто покрытые пушком, синеватые, черные – они пахли на солнце сильными чужими запахами.

В толпе шныряли голые мальчишки с кувшинами прохладительных напитков. Маленькая уличная танцовщица плясала на коврике под аккомпанемент бубна. Неторопливо проходили мавританские купцы, степенно разговаривая о ценах и видах на урожай пряностей. Кузнец грохотал молотом, починяя крестьянские мотыги; бродячий жрец с посохом, колокольчиком и нищенской чашей просил подаяния. Стражники Вали волочили в тюрьму упиравшегося воришку. Смуглые горцы торговали друг у друга лошадей.

Время шло. Никто не обращал внимания на португальцев. Казалось, никому не было дела ни до новой лавки, ни до португальских воинов, изнывавших в кожаных кирасах и стеганых кафтанах под отвесными лучами тропического солнца. Но за этим кажущимся безразличием базара скрывалось нечто иное. Всесильные мавританские купцы организовали вокруг португальских товаров заговор молчания. По базару гулял слух, что португальцы – соглядатаи пиратов и работорговцев, и когда они уедут, над теми, кто с ними торговал, будет учинена жестокая расправа.

Изредка из толпы появлялся какой-нибудь мусульманский воин и что-то вызывающе кричал, показывая на меч. Моряки различали часто повторяемое слово «Португаль, Португаль». Каждый раз, когда около лавки останавливался мусульманский воин, Монсаид нырял в лавку.

– Что говорит этот безбожник? – спрашивали португальцы Монсаида.

– Не стоит переводить, – шептал отсиживавшийся в лавке мавр.

– А все-таки? – настойчиво спрашивал Диаш.

– Нехороший человек, ругается и угрожает всячески, – неохотно отвечал Монсаид, стараясь замять неприятный разговор.

В своих неприспособленных к тропическому климату одеждах португальцы с трудом переносили зной. Воды у них не было. Правда, часто пробегали с кувшинами мальчишки, и моряки не раз с завистью видели, как довольно крякали прохожие, получив за мелкую монетку чашку холодной влаги. Но Диаш боялся, что мавры подсыплют отравы, и не разрешал покупать напитки. Идти через площадь к водоему они не решались – вооруженные мусульмане все чаще и чаще останавливались перед лавкой. Они появлялись теперь группами и, показывая на лавку и на португальских солдат, неподвижно стоявших на самом солнцепеке, говорили что-то, должно быть, оскорбительное и смешное, потому что окружающие хохотали.

В южной части Португалии, сравнительно недавно отнятой у мавров, еще существовало значительное мавританское население, и португальцы привыкли видеть в маврах сломленных побежденных. А здесь мавры – хозяева положения, они ходят в богатых, но легких, не стесняющих движений одеждах, они глумятся над португальцами…

В португальцах закипала злоба, и они, подобно своему командиру Васко да Гаме, клялись отомстить насмешникам.

Так прошел день. Спустился вечер. Базар затих, хотя на площади виднелись запоздалые торговцы, тянулись крестьянские арбы, запряженные буйволами, да мальчишки с корзинами ловко подбирали в пыли солому и помет.

Диаш решил ночью пробраться к командиру и сообщить ему, как обстоят дела на базаре в Каликуте. Он взял с собой двух солдат и Монсаида, хотя вначале мавр пытался уклониться от опасной прогулки.

…Стемнело. Сразу без сумерек спустилась тропическая ночь. Диего Диаш с товарищами, чтобы не пересекать залитую луной базарную площадь, выскользнули через маленькую дверцу в заросший травой переулок и зашагали по улочкам тихого города, стараясь реже попадать на освещенные луной места.

– Большие ворота закрыты, – прошептал Монсаид, – но я знаю проход у реки.

Скоро луна скрылась. Прошел недолгий теплый дождь.

Ночью жизнь восточного города не замирала. Иногда, проходя переулками, португальцы слышали звяканье цимбал, нежную жалобу лютни, голос певицы.

– Молодые люди гуляют, – говорил Монсаид. Из-за высоких оград раздавалось фырканье и сопенье буйволов; где-то скрипело колесо, стучал станок ткача, позвякивали молоточки ювелиров. С плоских крыш доносился чей-то приглушенный спор и тонкий писк ребенка. Издали долетало цоканье копыт. За рекой выли шакалы. Вдруг крик потряс воздух, на другом конце города ему ответил такой же крик.

– Что это? – с тревогой воскликнули португальцы, хватаясь за мечи.

– Это муэдзин. Он славит Аллаха. Не тревожьтесь, – успокоил Монсаид.

Португальцы подошли к темным стенам и, следуя за Монсаидом, свернули в сторону и начали пробираться между заросшими колючками развалинами. Дождь перестал лить, и снова светила луна.

Монсаид остановился, точно вспомнил что-то, потом быстро пошел вперед и исчез в тени кустов. Португальцы поспешили за ним, задевая головами за ветки и листья.

– Вот и вышли из города, – раздался голос Монсаида. Мавр стоял на ярко освещенной луной площадке. Сзади высились стены. Впереди шумела, впадая в море, река. В рыбачьей слободке на берегу реки у Монсаида были знакомые. Он рассчитывал раздобыть там лодку. Но мавр плохо знал дорогу, а спрашивать боялся. Два часа блуждали они по извилистым, покрытым рыбьими головами и чешуей улочкам слободки, спотыкаясь о поплавки, перешагивая через старые лодки, пока, наконец, Монсаид не добрался до нужного ему дома. Он осторожно постучал и приглушенным голосом начал торговаться с рыбаком.