Оргазм, или Любовные утехи на Западе. История наслаждения с XVI века до наших дней

Скандал вокруг культа Приапа, появление людей, возводящих свою чувственность в ранг религии, свидетельствуют о том, что культура желания возвращалась. Лоно не скрывалось больше от тех, кто хотел его увидеть. Женская грудь и обнаженное тело обрели право гражданства. Возникает ощущение, что по всей Европе привилегированное меньшинство перестало различать изображение тела и само тело. Коллекция древних статуй в прихожей становилась прелюдией к эротическим забавам. Так называемые развратники, или либертены, соединили субъект и объект. Они наслаждаются «порнографической» картиной или книжкой и не желают ограничивать свои удовольствия какими бы то ни было правилами и нормами, в то время как горожане ратуют за умеренность в страстях. Философы, писатели, преуспевающие жители больших городов стремятся к сублимированному удовлетворению желаний, пусть и с некоторым налетом эротики, но без риска. Так рождается новый тип наслаждения-созерцание предмета искусства. Оно доставляет радость взгляду, вызывает мысли о прекрасном, оно — удовольствие в чистом виде.

ПОД ВИКТОРИАНСКИМИ ПОКРОВАМИ (1800-1960)

Если попытаться выразить одним словом культуру Англии и Франции периода триумфального шествия буржуазных ценностей, то таким словом будет «викторианская». Это понятие не ограничивается жесткими временными рамками правления королевы Виктории (1837-1901), но определяет в более широком смысле такое состояние умов в Англии и во Франции, когда ограничительные правила и нормы приняли совершенно особое значение. Именно поэтому я решил расширить границы феномена до 1800-1960-х годов.

Несомненно, Англия и Франция обладают своими специфическими чертами и своим ритмом развития. Средний класс коммерсантов и промышленников в Англии гораздо раньше, чем во Франции, начинает диктовать обществу свои законы. Во Франции были революции 1830 и 1848 года, Парижская Коммуна, и все эти события затрудняли последовательное развитие общества. Однако культурные корни двух стран, двух колониальных держав-соперниц на мировой сцене, постоянно переплетались. Несмотря на все оттенки, а также национальные варианты одних и тех же культурных процессов, которым я не могу уделить здесь должного внимания, в Англии и во Франции установился и утвердился единый викторианский взгляд на существование человека в мире.

Этот взгляд заимствует у философов XVIII века мысли об умеренности и сдержанности, об экономии, о необходимости управлять своими инстинктами. Кроме того, буржуазные круги и средние классы обретают осознание своего статуса. Они отказываются от религии страха и четко подчеркивают свое отличие как от аристократов-бездельников, так и от простонародья, считавшегося грубым, опасным и беспокойным. В Лондоне и Париже выходит много философских сочинений, говорящих об интеллектуальных правилах жизни в обществе. Вместе с тем концепция вежливого поведения существенно влияет на формирование нового представления о чувственной жизни. Медленно, подспудно осознание собственного «я» становится ядром системы ценностей, основанной на контроле над импульсами, абсолютном подчинении внешним приличиям, разделении жизни на частную и публичную. В Париже и Лондоне, продолжающих неимоверно разрастаться, такая система ценностей нацелена в первую очередь на то, чтобы отделиться от нравственной и сексуальной неразборчивости «опасных классов», в то время как аристократическая модель поведения отделена не так сильно. Между людьми, равными по положению, искусство общения превращается в способ скрывать чувства. Буржуазные «племена» стремятся защитить себя от городских «джунглей» двойной оградой: культом домашнего очага и индивидуальным самоконтролем.

Так формируется представление о теле и телесных наслаждениях, основанное на сдержанности и умеренности в противовес расточительству знати или простонародья. Пять-шесть поколений людей, живших между 1800-ми и 1960-ми годами, были вынуждены безжалостно подавлять плотские желания, и пылкие речи в обоснование этого подавления произносились со всех сторон. В сексуальности стали видеть нечто' вроде постыдной болезни, что привело к душевным травмам, а чтобы их лечить, понадобился доктор Фрейд с когортОй последователей. Благочестивое городское меньшинство невероятно боится истощения жизненных сил, и медицина превращается в своего рода новую религию. Соитие объявляется опасным, а то и смертельно опасным занятием и рекомендуется лишь в очень малых дозах. Медицина советует также избегать любого возбуждения, в частности мастурбации, которая может довести «больного» до смерти. Однако в яблоке скрыт червячок, ибо даже самый достопочтенный отец семейства следует, как правило, двойному сексуальному стандарту и ночью ищет радостей запретной любви.

Нельзя сказать, что запреты викторианской морали были окончательными и безоговорочными. Быть может, следовало бы сравнить их со стыдливым покровом, который так сладко иногда приподнять. Путешествие через потайную дверцу дает нам возможность увидеть, насколько сильным были стремление и вкус к удовольствиям. Автор «Моей тайной жизни», скрывшийся под псевдонимом Уолтер, утверждает, что поимел 1200 женщин. Его можно считать прямым наследником либертенов и развратников, равно как и культурным посредником между различными классами, так как он приобрел немало познаний в объятиях служанок, девушек с фермы и лондонских проституток. Любители эротики используют порнографию, чтобы утолить свою страстность. К этому добавляется привкус удовольствия от игры с запретным плодом. Крестьяне и рабочие карикатурно изображаются как

животные, непрерывно жаждущие секса, алкого силия. Однако в описании их привычек так м Й обычного, что оно вызывает интерес. 0 й

История наслаждения не развивается лине ° полтора столетия поочередно сменяются репоег °'За и освободительные циклы. Самые значительные

VTV гЗЛОмы

приходятся на конец XIX века, когда возникают гт пиальные изменения в медицине, и на начало XX когда средние классы достигают вершины своего экоГ мического и социального могущества. При этом нп ственный ригоризм начинает ослабевать, в обществ целом торжествует гедонизм, в том числе и среди пред ставителей средних классов, контроль за развитием медицинских знаний постепенно утрачивается. Никто и никогда не мог окончательно ввести сексуальные инстинкты в рамки, тело всегда заявляло о собственных правах Общество предполагает, а человек располагает, приспосабливается, варьирует, изобретает...

КОНТРОЛЬ НАД СЕКСОМ

Понятие «буржуазия» слишком многообразно и с трудом поддается определению. В несколько амбициозном труде Питера Іея, где явление скорее описывается, чем объясняется, слово «буржуазия» предстает и как оскорбительное прозвище, и как источник самоуважения. Во Франции, Англии и Германии XIX века те, кто причисляет себя к «буржуазии», испытывают чувство нравственного превосходства как по отношению к упаднической аристократии, так и по отношению к уважаемой верхушке трудящегося класса. Вместе с тем они болезненно реагируют на критику «буржуазофобов» из прогрессивной интеллигенции, таких как Гюстав Флобер или Фридрих Ницше1. Автор также справедливо подчеркивает характерный для этого класса вкус к коллекционированию предметов искусства и крайний индивидуализм, превратившийся в опознавательный знак. Он говорит о том, что «чрезмерное подавление чувств» приводит к постоянному контролю над собственной агрессивностью, которая выплескивается в спорте. Однако 1ей гораздо менее убедителен, когда пытается доказать, что плотское наслаждение занимает немалое место в жизни буржуазной семейной-пары. Нельзя исключать такую возможность по отношению к отдельным парам, но вряд ли можно увидеть здесь господствующую тенденцию. В пример обычно приводят американку Мейбл Лумис, но, хоть она и ищет наслаждений в объятиях супруга, не меньшее удовольствие она получает от адюльтера, обратив в свою пользу привычный мужской двойной стандарт. Идеалом этих социальных слоев все же остается «умеренность, порядочность, моногамия», что отличает их и от аристократии, и от низших классов, по крайней мере, до перемеа 1880-х годов2. В целом можно сказать, что буржуазные системы Запада принимают процесс цивилизации нравов, даже если реальное положение вещей оказывается сложнее и противоречивее3.