Тайные корреспонденты "Полярной звезды"

В этом отзыве мы видим определенную предвзятость Афанасьева — явное упрощение позиции Чернышевского, недооценка и непонимание его практической деятельности — и в то же время серьезные возражения против последовательно революционной позиции «Современника» (слова «весь труд — вздор, из-за которого не стоит и рук марать» в искаженном виде представляют отклик на дискуссию «Современника» с так называемой обличительной литературой , спор, нужны ли «малые, постепенные дела», или же они только создают иллюзию борьбы, не затрагивая самодержавной системы в целом).

Конфликт Афанасьева, Ефремова и других людей их круга с «Современником» может показаться не слишком существенной деталью тогдашних русских событий; читателю, естественно, придет в голову мысль, что фигура Чернышевского слишком крупна, чтобы сравнивать ее с деятелями «Библиографических записок». Однако нельзя забывать, что позицию Афанасьева надо рассматривать в связи с теми дискуссиями «среди своих», которые вели крупнейшие демократические деятели — Герцен и Огарев с Добролюбовым и Чернышевским. Мнения Афанасьева и других разделяли во многом и некоторые из возвратившихся декабристов. Наконец, полемические, несправедливые строки Афанасьева и его единомышленников против Чернышевского нельзя смешивать с теми выпадами, которые отпускали по адресу «Современника» многие тогдашние литераторы. Эти последние летом 1862 г. сильно поправели) верили, что петербургские пожары (стихийное бедствие или правительственная провокация) — дело рук революционеров, признавали «законными» аресты Чернышевского, Серно-Соловьевича… Именно в эту пору Герцен решительно порывает со многими друзьями, нехорошо думавшими и писавшими в 1862 г. 7 июня он пишет К. Д. Кавелину: «Я схоронил Грановского — материально, я схоронил Кетчера, Корша — психически <…>. Тургенев дышит на ладан, и ко всему этому должен прихоронить тебя. Но этого я не сделаю молча» (XXVII, 226–227).

Многим из тех немногих, которые в 1862 г. выдержали испытания «пожарами и арестами», не под силу оказалось «испытание Польшей».

Когда в 1863 г. началось восстание в Польше и Литве, а Муравьев-вешатель принялся за расправу, почти все представители так называемого общества встали за власть, поддались шовинистическому дурману. «Патриотическое остервенение, — писал Герцен, — вывело наружу все татарское, помещичье, сержантское, что сонно и полузабыто бродило в нас; мы знаем теперь, сколько у нас Аракчеева в жилах и Николая в мозгу» (XVII, 236).

Немного оставалось общественных деятелей (из числа неарестованных и несосланных), которые в 1863 и 1864 гг., подобно Герцену и Огареву, не дали себя одурманить и одурачить. И для понимания, что такое был круг Афанасьева и его друзей, необходимо подчеркнуть, что Афанасьев, Якушкин, Касаткин и другие не поддались ни в 1862, ни в 1863 гг. Вот доказательства:

Авгуcт 1862 г. Из дневника Афанасьева:

«Пошли писать против Герцена и Катков и Павлов; а увлеченный этим М. С. Щепкин изъявил желание напечатать свое письмо, которое писал к Герцену, кажется, в 49 году, с наставлениями, как ему вести себя. Странный человек. Артист, и талантливый, сердце у него доброе, но ведь образования, а особенно политического, у него никогда не бывало. К чему же соваться туда, где едва ли что понимаешь?»

29 июня 1863 г. В письме П. А. Ефремову Е. И. Якушкин описывает впечатления от своей встречи с прежним другом профессором Бабстом, который в 1862–1863 гг. находится вполне на уровне распространенных мнений о поляках, студентах-поджигателях, крамольниках и т. п. : «Видел <…>Бабста. Дикий стал человек; такой дикий, что его можно показывать за деньги. Чтобы публика не заподозрила обмана, можно его одеть диким, по разговорам же с ним никогда не догадается, что он не островитянин».

П. А. Ефремов, видимо, прежде несколько идеализировал своего прямого начальника М. Н. Муравьева («вешателя»). «Перестали ли Вы хвалить Мишеля, — спрашивал Якушкин, явно намекая на подавление Польши, — или продолжаете к нему чувствовать нежность?» .

Членов кружка не миновали правительственные репрессии. Афанасьев побывал под арестом и лишился службы. Касаткин, снова уехавший в 1862 г. за границу, был заочно осужден, сделался эмигрантом и долгое время был одним из главных сотрудников и эмиссаров Герцена и Огарева. К Якушкину, Н. М. Щепкину и другим власти в 1862–1863 гг. также пытались подобраться .

Еще раз я считаю нужным сказать, что среди различных течений революционно-демократического лагеря в России Афанасьев, Якушкин, Ефремов, Касаткин и их друзья были «партией Герцена и Огарева», действовавшей заодно с другими группами демократического лагеря. Кроме подпольной деятельности внутри России эти люди в 1861–1863 гг. продолжали снабжать важнейшими материалами Вольную русскую типографию. 06 этом сейчас речь и пойдет.

Весной 1861 г. из Петербурга за границу отправился Николай Васильевич Гербель. Ехал он вместе с М. Л. Михайловым и супругами Шелгуновыми . За границей Гербель должен был сделать множество дел. Трудно проследить его маршрут во всех деталях; известно только, что в конце июня он находился в Германии, в то время как Михайлов и Шелгунов, не дождавшись его во Франкфурте, отправились в Лондон . Гербель приехал в Лондон во второй половине июля. В рукописном отделе ленинградской публичной библиотеки имени Салтыкова-Щедрина хранится хорошо известный историкам толстый альбом в переплете с медными застежками. Сюда Гербель помещал письма, фотографии, рисунки и другие памятные документы тех литераторов, с которыми дружил, встречался или переписывался. В альбоме сохраняется прекрасный карандашный портрет Рылеева («сделан на память Н. Бестужевым в Петровском в Сибири») .

Под карточкой погибшего в польском восстании Сигизмунда Сераковского Гербель написал: «Виделся с ним в последний раз в январе 1862 года». Альбом открывает и время посещения Гербелем Герцена и Огарева. На одной странице сохранилась визитная карточка. «Alexander Herzen (lskander)», а под нею рукой Гербеля — «Лондон, 12/24 июля 1861 г.» (XXVII, 653 комм.).

В том же альбоме хранится письмо Герцена и Огарева от 25 июля 1861 г. Гербель написал под ним: «Письмо Герцена к… с припиской Н. П. Огарева». Фамилию адресата Гербель из предосторожности выскоблил. Ленинградская исследовательница Е. Н. Дрыжакова в комментариях к академическому собранию Герцена справедливо отмечает, что письмо было адресовано декабристу Н. Р. Цебрикову, но по назначению не дошло (см. XXVII, 653–654 комм.).

Наконец, в альбоме находится записка Огарева и Герцена к самому Гербелю, очевидно написанная тогда же, в двадцатых числах июля 1861 г. Рукою Н. П. Огарева:

«Поправьте на стр. 371.

Тхоржевский, пожалуйста, сейчас попросите К…на поправить пьесу на стр. 355: Вера и любовь. Есть пропущенные стихи и пр. Потом доставьте Чернецкому».

Рукою А. И. Герцена:

«Я — proprietaire чернильницы, был у вас с просьбой поправить этот листок и отослать Тхуржевскому. Прощайте» (XXVII, 164). Смысл этого письма в целом ясен (см. комм. Е. Н. Дрыжаковой XXVII, 654): Герцен посетил Гербеля, его не застал, видимо, оставил сбою визитную карточку и записку. Н. В. Гербель имеет, очевидно, прямое отношение к тем текстам, которые Огарев предлагает поправить (анонимная сатира «Разговор в 1849 г.» и стихотворение «Вера и любовь» из Беранже, попавшие в сборник «Русская потаённая литература XIX века»).