Обнаженный меч

Тулупы всадников, покрывшись ледяной коркой, громко шуршали и хрустели. Всем было холодно, но никто из самолюбия не показывал виду. Бабеку хотелось хоть на миг заглянуть к себе домой. Сокол на его плече проклекотал, словно бы подтверждая: "Хорошо бы". Трудно было по такой погоде отыскать дорогу к дому. На заборе сидели снегири. Здесь, в родной деревне, Бабек не однажды слышал их, он растрогался: "Вы скажите, милые птицы, в какой стороне наш дом?" Но снегири знай себе щебетали.

Бабек заблудился в родной деревне. Не знал, в какую сторону направить коня. Ветер то с треском валил отягощенные снегом деревья, то, завывая, сбивал гроздья сосулек с голых ветвей и они падали на головы всадников. Буран обломил ветвь большого тутового дерева, и преградил дорогу. Бабек глянул на ствол дерева и увидев в нем небольшое дупло, помрачнел:

- Это тутовое дерево - наше! А вот наш дом, - сказал он.- Но как же мне теперь пригласить вас в свой дом? Видите, во что он превращен?!

Слезы душили его.

Бабек, натянув поводья и пригнув голову, под сломанной веткой еле протиснулся во двор: "Великий Ормузд, что я вижу?! И это - наш двор?!"

Дом Бабека был разрушен до основания. Только опаленные с боков столбы да красные ворота устояли. Турьи рога, прибитые над воротами, заметенные снегом, затвердевшим от мороза, срослись. Двор пестрел следами диких животных. Бабек замер, подобно глыбе гранита.

Шибл, хлестнув своего коня плеткой, въехал во двор и, опустив руку на плечо задумавшегося Бабека, тихонько тряхнул его:

- Сынок, сто раздумий не погасят одного долга. Зло никогда не оставалось безнаказанным. Наступит день и Золотой дворец увидим в таких же руинах.

Горбатый Мирза попытался тоже что-то сказать, но от стужи только застучал зубами.

- Видите, видите? - воскликнул Бабек, которого одолевали слезы: - Какая напасть! Идем!

И Горбатый Мирза и Шибл не знали, чем утешить Бабека. Когда они сворачивали к Дому милости, во дворе дома Бабека раздался дикий вой. Кони испуганно шарахнулись. Горбатый Мирза еле удержался в седле. И Шибл чуть было не скатился с коня. Один Бабек словно врос в седло. Он мгновенно наложил стрелу на тетиву и выстрелил. Из ямы выскочил серый, страшный бирюк и, клацая зубами, кинулся на Бабека: - Куда ты, тварь? Получай!

Стрела Бабека вонзилась волку в голову. Горячая кровь, клубясь паром, стекала и окрашивала снег в алый цвет. Разъяренный хищник был не сражен, а только ранен. Он, урча, греб снег острыми когтями, обдавая Бабека снежной пылью. Гарагашга фыркнул и заржал, приподнялся на передние ноги и лягнул волка, готового броситься на всадника. Волк отлетел. Затем встал из последних сил и, ударив окровавленными лапами по ногам Бабека, вдетым в стремя, попытался стащить его с седла. Бабек выхватил меч и обрушил его на голову хищника. Волк повалился на снег. Со страху и Горбатый Мирза и Шибл побледнели. А, может, не со страху, а от холода. Горбатый Мирза был не в состоянии выговорить ни слова. Он, заикаясь, силился что-то сказать Бабеку. В ушах у него звенело. И Шибл весь дрожал в седле. Все произошло так неожиданно и быстро, что никто не успел опомниться. Бабек же, сойдя с коня, как ни в чем не бывало чистил снегом свой окровавленный меч. Он вновь печальным взглядом окинул двор, но едва поднялся в седло, как его будто молнией поразили. В яме, в снегу, увидел деревянную колыбель своего младшего брата Абдуллы. В ней валялись кости, обглоданные волком, а рядом виднелись следы его самого, хозяйничавшего во дворе: "Великий Ормузд, что же это творится? Люди переселяются в логова волков, а волки - в жилища людей?"

Ветер выл, занося снегом труп волка с оскаленной мордой.

Только мохнатый хвост его торчал из-под свежего сугроба.

С ужасом глядя на пустую колыбель, Бабек сорвал с тутовой ветки кусок льда и провел им по пылающему лицу. Потом, потерев руки, пришпорил коня:

- Едем?

Черные вороны без умолку галдели над головами всадников спешащих в Дом милости. Бабек, не выдержав более, подкинул сокола, сидящего на плече:

- Покажи-ка этим воронам!

Сокол, звеня колокольчиком, взмыл в небо.

XXI

ЛИЦОМ К ЛИЦУ СО СМЕРТЬЮ

Настоящий храбрец в бою становится обнаженным мечом.

Снег толстым слоем лежал и вокруг Дома милости. И метла, и голик у дверей покрылись льдом, отяжелели. На стыках опор с перекладинами пустовали похожие на пригоршни гнезда ласточек. Эти, слепленные из глины узорчатые гнезда напоминали людям о вестницах весны. Кто знает, может, чуткие птицы, почувствовав, что в этих местах еще будут происходить битвы, не прилетят больше в эти края, не возвратятся в пору цветения полей и лугов в Билалабад. Да кому станут петь свою песню эти птахи в такой безлюдной, разоренной деревне? И проказливых воробьев, чириканье которых постоянно стояло в ушах, не было видно. То ли мороз, то ли метель, то ли голод прогнал куда-то этих озорников. Только по дрожащим на ветру, выбивающимся из щелей стены травинкам, да белеющим у входа в гнезда камням можно было догадаться, что когда-то здесь воробьи выводили своих желтоклювых птенцов и учили их летать. К чему дома без людей, без птиц? Нити паутины, покрытые сажей и свисающие с потолка Дома милости, походили на смазанные салом веревки "деревьев смерти". Пол прогнил и в доме стоял тошнотворный запах плесени. Холодный ветер, гудя, хлопал раскрытыми настежь дверьми и окнами, забирался во все углы. Большой сосуд из-под воды, на котором были изображены головы коня и тура, посвистывал. Кто бросил этот глиняный сосуд в очаг?

Обезлюдевший Дом милости настолько пропитался холодом, что ничто, кроме летнего солнца, не смогло бы отогреть его. Бабек раскаивался, что привел людей сюда. Как всякому совестливому человеку, нечаянно допустившему промашку, ему хотелось чем-нибудь искупить свою невольную вину перед Шиблом и Горбатым Мирзой: "Как же здесь согреются бедняги? Но другого убежища нет! Это самое подходящее в деревне место, где можно укрыться. Эх, найти бы немного сухих дров!.. Развел бы в очаге огонь, друзья согрелись бы, пришли в себя".

Бабек глянул в очаг. В нём чернело несколько обгорелых головешек. Кто-то бросил на поленья длиннорогий череп козла: "Может, этого козла разбойники Лупоглазого зарезали? Может, и они ночевали здесь?"

Все вокруг было родным и дорогим Бабеку. Но он не мог усидеть на месте. То, выбежав во двор, ухаживал за конями, то, обходя со всех сторон Дом милости, собирал хворост. А путники дышали себе на руки, но, конечно же, не могли согреться.

Бабек задубелым веником стряхивал снег с их ног. Но не так-то легко было сбить с тулупов корку затвердевшего снега. Шапки Горбатого Мирзы и Шибла, обледенев, превратились в жесткие колпаки и теперь плотно обхватили их затылки. У Горбатого Мирзы заплетался язык, он с трудом выговаривал слова.

Купцу Шиблу никак не удавалось сорвать льдинки с длинных усов, и, он, морщась, охал:

- Ну и морозище, даже бороду выщипывает! Столько лет купечествую, со времен халифа Мехти пропадаю на этих дорогах, но, поди же, до сих пор такой холодной, буранной зимы не видел.

Бабек уже собрал и свалил возле камина охапку дров. Были среди них и сырые, и сухие. Он разобрал их, сырые дрова откладывая в сторону, а в камин кидал только сухие. Хотел, чтобы сначала огонь как следует разгорелся, потом можно было подкинуть и сырые дрова. Густой дым клубами повалил из камина. Жаром обдало оставшуюся еще с лета и свисающую из угла паутину и попавших в нее мух, они закачались. Дрова горели с треском. Изредка зеленое пламя, высовываясь коровьими языками, лизало черные камни камина:

- Ох, косточки оттаивают! Все же лето - лучшая пора.

Все это время мороз заставлял Горбатого Мирзу плясать без уда, без тамбура. Теперь же он, устроившись против Шибла, согревал руки. Огонь протягивал свои длинные лапы, похищал свисающие с его волос и бороды драгоценности из льда. Настроение путников намного поднялось. Они беседовали о том, о сем.