Большевики и левые эсеры (Октябрь 1917 - июль 1918)

убийство германского посла, Блюмкин в те дни мог и не знать -- до самого вечера 4 июля, когда, судя по его показаниям, его уведомили о предстоящем покушении, причем заявление Блюмкина о том, что его работа в ВЧК проходила под непосредственным наблюдением Дзержинского и Лациса, при консультациях с Караханом и Уншлихтом, лишний раз подтверждает предположение, что к убийству Мирбаха были причастны и большевики.

Уже после убийства Дзержинский в своих показаниях пробовал снять с ВЧК какую-либо ответственность за смерть Мирбаха. Он утверждал, что в самом начале июля (но непонятно, когда именно) Блюмкин был отстранен от ведения дела Роберта Мирбаха. Основанием для отстранения Блюмкина Дзержинский называл жалобу на произвол Блюмкина, с которой пришли к Дзержинскому за несколько дней до убийства посла Осип Мандельштам и Лариса Рейснер (жена Раскольникова). Впрочем, эту часть своих показаний Дзержинский начал со лжи. Для придания веса своему разговору о произволе Блюмкина Дзержинский представил все так, будто с жалобой приходил сам нарком Раскольников, а не его жена. Между тем Раскольников только устраивал эту встречу, а при беседе Дзержинского и Мандельштама присутствовала именно Лариса Рейснер.49 История этой встречи в изложении Дзержинского такова:

"За несколько дней, может быть за неделю до покушения, я получил от Раскольникова и Мандельштама... сведения, что этот тип (Блюмкин -- Ю. Ф.) в разговорах позволяет говорить себе такие вещи: жизнь людей в моих руках, подпишу бумажку -- через два часа нет человеческой жизни... Когда Мандельштам, возмущенный, запротестовал, Блюмкин стал ему угрожать, что если он кому-нибудь скажет о нем, он будет мстить всеми силами... В тот же день на собрании Комиссии было решено по моему предложению нашу контрразведку распустить и Блюмкина пока оставить без должности. До получения объяснений от ЦК левых с.-р, я решил о данных против Блюмкина Комиссии не докладывать. Блюмкина я ближе не знал и редко с ним виделся".50

На снятие Блюмкина с работы указывал в своих показаниях и Лацис:

"Я Блюмкина особенно недолюбливал и после первых жалоб на него со стороны сотрудников решил его от работы удалить. За неделю до 6-го июля Блюмкин уже у меня в отделе не числился, ибо отделение было расформировано по постановлению Комиссии, а Блюмкин оставлен без определенных занятий. Это решение должно быть запротоколировано в протоколах Комиссии в первых числах июля или в последних числах июня".51 И все-таки, в самом начале своих показаний Лацис назвал Блюмкина "заведующим секретным отделом", а не "бывшим заведующим". И выписки из протоколов ВЧК об отстранении Блюмкина "Красная книга ВЧК" не опубликовала, а наоборот, взяла Блюмкина под свою защиту, убрала из документов компрометирующий лично Блюмкина материал. В заметке "От редактора" по этому поводу говорится:

"...Мы вовсе не поместили показаний Зайцева, ввиду того, что свидетель говорит исключительно о личности Якова Блюмкина, причем факты, компрометирующие личность Блюмкина, проверке не поддаются. Опущено несколько строк из показаний Ф.Э.Дзержинского, в которых он передает рассказы третьих лиц о том же Блюмкине, также не поддающиеся проверке".52 Большевикам важно было представить Блюмкина (теперь уже чекиста-коммуниста) не анархиствующим авантюристом, а дисциплинированным членом партии, совершавшим террористический акт по постановлению ЦК ПЛСР. И для этого не останавливались перед купированием показаний Дзержинского.

Показания Лациса и Дзержинского о расформировании отдела Блюмкина довольно интересны. Прежде всего из них следует, что Блюмкин был оставлен в ЧК. А вот расформирование большевиками за несколько дней до убийства Мирбаха отдела "немецкого шпионажа" не может казаться случайным совпадением. Похоже, что речь шла о простой формальности: отдел объявили несуществующим. (Может быть Дзержинский обеспечивал себе алиби на случай осуществления убийства Мирбаха?) Но каждодневная работа

Блюмкина от этого вовсе не изменилась. Наверно, именно поэтому о расформировании отдела Блюмкин ничего не пишет в своих показаниях. Да и 6 июля, как свидетельствует Лацис, в 11 часов утра Блюмкин получил у Лациса из сейфа дело Роберта Мирбаха,53 чего, конечно же, никак не могло произойти, если б Блюмкин на деле был бы отстранен от работы. Таким образом, скорее права Н. Мандельштам, которая пишет, что

"жалоба Осипа Мандельштама на террористические замашки Блюмкина осталась, как и следовало ожидать, гласом вопиющего в пустыне. Если бы тогда Блюмкиным заинтересовались, знаменитое убийство германского посла могло бы сорваться, но этого не случилось: Блюмкин осуществил свои планы без малейшей помехи..."54 Блюмкиным не заинтересовались, так как это было не в интересах Дзержинского. Последний, безусловно, знал о готовящемся покушении на Мирбаха уже потому, что незадолго до убийства Карахан предупредил его о предстоящем убийстве. В письменных показаниях по делу об убийстве Мирбаха, данных 10 июля, Дзержинский коснулся этого вопроса более подробно. Он сообщил, что о возможных террористических актах против Мирбаха германское посольство извещало его дважды. Так, примерно в середине июня представители германского посольства сообщили Карахану и через него Дзержинскому:

"о готовящемся покушении на жизнь членов германского посольства... Это дело было передано для расследования тт.Петерсу и Лацису... Я был уверен, что членам германского посольства кто-то дает умышленно ложные сведения для шантажирования их или для других более сложных целей... Затем в конце июня (28-го) мне был передан т. Караханом новый материал, полученный им от германского посольства, о готовящихся заговорах..."

Дзержинского же во всем этом более всего заинтересовали не заговорщики, а имена информаторов германского посольства; и председатель ВЧК сказал германским дипломатам, что, не зная имен информаторов, он не сможет помочь посольству в разоблачении готовящихся заговоров. Дзержинский, кстати, намекал, что

и он имеет своих информаторов (отдел Блюмкина), которые сообщают ему о настроениях сотрудников посольства и их отношении к председателю ВЧК. Дзержинский продолжал:

"Для выяснения своих сомнений я попросил т. Карахана познакомить меня непосредственно с кем-либо из германского посольства. Я встретился с д-ром Рицлером и лейтенантом Миллером... Д-р Рицлер указал, что шантаж трудно предполагать, так как денег дающие ему сведения лица от него не получают. Я указал, что могут быть политические мотивы... Что здесь какая-то интрига я тем более убежден, что я получил вполне достоверные сведения, что именно д-ру Рицлеру сообщено, будто я смотрю сквозь пальцы на заговоры, направленные непосредственно против безопасности членов германского посольства, что, конечно, является выдумкой и клеветой. Этим недоверием к себе я объяснял тот странный факт, связывающий мне руки в раскрытии заговорщиков и интриганов, что мне не было сообщено об источнике сведений о готовящихся покушениях... Очевидным для меня было, что это недоверие было возбуждено лицами, имеющими в этом какую-либо цель помешать мне раскрыть настоящих заговорщиков, о существовании которых, на основании всех имеющихся у меня данных, я не сомневался. Я опасался покушений на жизнь гр. Мирбаха... Недоверие ко мне со стороны дающих мне материал связывало мне руки..." Поддавшись на уговоры Дзержинского, Рицлер открыл председателю ВЧК их имена и даже устроил встречу с одним из них. Дзержинский продолжал:

"Некая Бендерская, видимо, соучастница заговора, была, как мне (и т.Карахану) было сказано д-ром Рицлером, одновременно и осведомительницей посольства... Через т. Карахана я потом настаивал, чтобы меня лично свели с осведомителями. Фамилия главного осведомителя не была названа... Рицлер, наконец, согласился познакомить меня со своим осведомителем. За пару дней до покушения (дня точно не помню) я встретился с последним... После

свидания с этим господином (В. И. Гинчем -- О. Ф.) у меня больше не было сомнений, для меня факт шантажа был очевиден... В конце разговора, когда я встал, чтобы уйти, он просил меня [о] пропуске ко мне в Комиссию, что он несколько раз был там со сведениями, но его не хотели выслушивать, что был и в отряде Попова, но тоже толку не добился. После этой встречи я через т. Карахана сообщил германскому посольству, что считаю арест Гинча и Бендерской необходимым, но ответа я не получал..."55