Мать Печора (Трилогия)

- О чем ты, Анечка, слезы льешь? Что с тобой попритчилось? Или горе тебе повстречалось?

Долго крепилась моя девушка, молчала. А потом разговорилась.

- Не встречала я, Маремьяна Романовна, горя, и ничем не обидели меня люди. А только слушала я про твое гореванье, и думалось мне, что это мать моя говорит. Ее жизнь да твоя жизнь - ровно сестры-двойняшки. И мать моя прежде, как и ты, слезами умывалась да рукавами утиралась. Я вот слушаю вас и дивлюсь: как можно было так жить? Как у вас хватало силы? Как доставало терпенья? Да не только жить так - слышать про такую жизнь непереносно.

- Что ж, - говорю, - поделаешь, Анечка. Жили. На живом кожа не треснет, а и треснет, так зарастет... Ну, да кончился и наш терпеж. И мы по-людски жить захотели. Жизнь, как пашню, переделали, худую траву повыкосили, хорошей понасеяли. И живете вы теперь - как цветы цветете. И мои дети вам под стать: не знают ни горя, ни печали. И про жизнь свою я вовсе не для слез рассказывала. К тому это я говорила, чтобы вы хранили да берегли теперешнюю нашу пожню. Следите за тем, чтобы не пустила корень на этой пожне вредная болотная трава.

В Архангельске в первые же дни пригласили меня по радио выступить со сказами.

И везде люди отзывались да откликались на мой голос. Женщины простые, как и я, руки мне жали и благодарили, будто я не свою, а их жизнь рассказала.

На один из этих вечеров пришли наши печорцы, хорошие мои знакомые. Хотелось им про Печору речи мои послушать. Понравилось. А мне их похвала больше всякой другой. Будто я проверку выдержала.

Первого апреля прилетела я в Нарьян-Мар. Ребята мои рады, будто век меня не видали. Навешались да нацепились на шею. Пошли тут у нас разговоры, спросы да рассказы.

Андрюша патефон заводит, пластинки с моими сказами да песнями играет. Ребята улыбаются: с пластинок родная мать говорит. Соседи пришли, поздравляют, руки жмут, как имениннице, в гости зовут. Директора школ на концерты да вечера приглашают. Будто весь Нарьян-Мар рад моему приезду.

Много у меня в городе семей знакомых, друзей задушевных. И кого только в этих семьях нет: учителя, бухгалтеры, плотники, радисты, рыбаки, агенты союзпушнины, связисты, санитарки, партийные работники, продавщицы, капитаны, наборщицы, кладовщики. Но с особенной охотой иду я в школы. Там мне всегда рады.

- Приходи к нам, Маремьяна Романовна, выступи перед учениками.

Не отказываюсь, сразу иду. Зайду в класс, ребята встанут, поздороваются. Учительница скажет, зачем я пришла, - и начинаю я свой урок. Говорю им свои сказы, а когда ребята разохотятся слушать, под конец урока я им и сказочку заведу.

Ребята осмелеют, и самим им рассказывать хочется.

Вот, помню, однажды ненец Коля Ледков из колхоза "Харп" прочитал нам маленький рассказ про своего отца.

Коля учился в шестом классе, и рассказ его был написан для книги ненецких пионеров и школьников - "А у нас на Печоре".

Вот этот рассказ.

"Отец часто говорит мне:

- Ты совсем маленький. Ты вырос в колхозе...

И верно, я в колхозе вырос и не знаю, как бы я стал жить без колхоза.

Отец говорит:

- Ты счастливчик.

А я и так знаю, что живется мне не худо.

Отец начинает мне рассказывать, как он еще мальчиком должен был пасти не своих, колхозных, а кулацких оленей. Кулак был злой и жадный. Он посылал отца вместе с другими подростками в стадо, а сменять забывал. На дожде ребята мокли, и негде им было высохнуть. На морозе мерзли, а им негде обогреться.

Отец говорит, что кулак не забывал, а просто не хотел сменять ребят с дежурства.

Когда отец подрос, ему за каждый год работы хозяин оленя или двух давал. А потом брал обратно: как волк в хозяйском стаде задерет оленя, так кулак и отбирает оленя у батрака. И тому снова год работать надо...

Я слушаю и знаю, что отец говорит правду. А понять не могу: как это можно было так жить!

Отец говорит:

- Кроме кулака, был шаман.

А я не знаю, какой это человек - шаман. Отец опять рассказывает:

- Шаман - это хитрый человек и жадный.

- А он так шаманом и работал?

Отец смеется.

- Он не хотел работать, он хотел, чтобы его другие люди кормили.

- А разве он старый или маленький был?

Отец сердится, а потом громко начинает объяснять:

- Шаманы - это обманщики. Они говорили, что есть бог Великий Нум и еще много других божков из камня. И из дерева тоже делали. И говорили, что все эти боги хотят есть оленье мясо и пить оленью кровь. И в каждом чуме шаманы забирали у нас оленей. А ели сами.

- Вы что, глупые были, что ли? - спрашиваю.

- Глупые, - соглашается отец.

И еще громче говорит:

- Шаманы пугали нас болезнями: оленя не дашь - болезнь придет. А когда в самом деле заболеешь, тут шаман без оленя лечить не будет.

- А как он лечил? У него аптечка была, что ли, как у нас в красном чуме?

Отец опять смеется:

- Ты совсем глупый... У шамана был бубен. Скакал он с бубном, как сумасшедший, вокруг костра в чуме больного и кричал непонятные слова.

- А потом?

- А потом брал оленя и уезжал.

- С оленем?

- С оленем.

Я хочу понять, почему люди были такие глупые. Хочу представить себе, какой он был, этот шаман. И не могу.

Отец молчит. А потом снова начинает свои рассказы о старой жизни. И все в этих рассказах мне непонятно. Будто отец говорит со мной на другом языке.

Потом мне становится скучно.

- Ты, папа, расскажи лучше про наш колхоз.

Отец говорит. Он уже не сердится, теперь мне все понятно. Все, о чем говорит сейчас отец, я вижу каждый день. И все равно мне интересно слушать рассказы отца о нашем родном колхозе "Северное сияние".

Понравился мне рассказ. Я и говорю ребятам:

- Любите, дети, свою жизнь. Она дальше все лучше цвести будет.

2

Изо всех наших нижнепечорских деревень шлют мне вестку за весткой, наказ за наказом:

- Приходи да приезжай, погости да поскажи, а мы послушаем.

Кто в Нарьян-Мар заедет, встретит меня, все пеняют:

- Ты уж никак время не выберешь, не можешь до нас ни дойти, ни доехать. Как гордая боярыня, за наш порог не ступишь.

И чуть не каждый день так. Люди с хлебом да с солью зовут, так мне уж делать нечего, надо ехать. Собралась я как-то и пошла в Бедовое с бедовчанкой одной Софьей Марковой. Шла я к своей падчерице Трофене, у нее погостить, а всех повидать. Зашла я как снег на голову, там уже и не ждали меня.

- Откуда ты, - говорят, - взялась да как поднялась? Как раз ты угодила на думу да на совет.

Трофена показывает на свою дочь Таню и говорит:

- Вчера из Пылемца Субботин Иван Алексеевич сватов за ней засылал.

Субботина я знала. Парень молодой, в финскую войну воевал, был ранен в руку, теперь работал в колхозе.

На другой день вызвали письмом жениха с родителями, со сватом, с дружками, с тысяцким, с золовками свадьбу править. Свадьба наша на Печоре и сейчас по-старому ведется, только без венчанья. Да еще время колхозное всех торопит, так весь порядок свадьбы у невесты проводится вместо недели в два-три дня: тут и девишник, и женихов стол, и родительский стол, и родня с обеих сторон враз собирается. И песни свадебные тем же чередом поют, и гостьба ведется по-старому, только плакать да причитать наши девушки нынче не хотят. Невесты нынче танцуют да поют, и никакие слезы к ним не вяжутся. Свадьбы идут не на слезах да вздохах, а на шутках да на веселье.

Наготовила моя родня кушанья да угощенья к свадебному пиру. Чего только не было настряпано да напечено, нажарено да наварено, наслоено да напряжено. Выбродило к свадьбе пиво сладкое да хмельное, запасены вина четверти. К чаю наготовлено плюшек и калачей, слояшек и пряников, сухарей и закусок сладких на сметане да на сахаре, коврижек своепечных и хворосту, у нас его пряженым зовут, и сахару и конфет разных сортов, и монпансье и леденцов. Между чаем и ужином идет выпивка под холодные закуски: тут и мороженая семга, и сырое строганое мясо, и свежие сиги, и икра омулевая.