История Советского Союза. 1917-1991

Дело Рютина показало, какие настроения царят в Политбюро. ГПУ рекомендовало приговорить Рютина к смерти. Поскольку он был работником аппарата Центрального Комитета, его расстрел ознаменовал бы начало расправ над высокопоставленными членами партии. Сталин был готов создать прецедент и убеждал своих коллег последовать рекомендациям ГПУ, но большинство, возможно, возглавлявшееся Сергеем Кировым (ленинградским первым секретарем), проголосовало против. Рютина просто отправили в ссылку.

Существовало мнение, согласно которому возглавлявшаяся Кировым оппозиционная группа пошла дальше, чем Рютин. Группа сторонников Кирова в Политбюро якобы считала нужным примириться и с оппозицией, и с широкими народными массами, поскольку период наиболее жестоких битв за построение социализма был уже позади. Горький, имевший некоторое влияние на лидеров партии, придерживался, насколько известно, такой же точки зрения. В своих публичных выступлениях Киров не выказывал ни малейших признаков несогласия со Сталиным. Известно, однако, что он был очень популярен и его появление на XVII съезде было встречено бурной овацией. Сталин мог не доверять Кирову и потому, что его удельным княжеством был Ленинград, ставший уже однажды базой для зиновьевской оппозиции.

Как бы там ни было на самом деле, но карьера Кирова внезапно прервалась: 1 декабря 1934 г. он был убит в штаб-квартире ленинградской партийной организации в Смольном. Его убийца, некто Леонид Николаев, романтический или озлобленный бывший комсомолец, возбужденный призраком новой “Народной воли”, революционного движения, посвятившего себя уничтожению новой “бюрократии”. Во всей этой истории есть подозрительное обстоятельство — Николаев предпринимал до того уже по меньшей мере одну попытку покушения и был схвачен охраной Кирова, когда пытался проникнуть к нему, имея при себе револьвер. Вместо того, чтобы арестовать его и предъявить обвинение в попытке совершить террористический акт, что было бы совершенно естественно, охрана отпустила его и позволила забрать оружие. Говоря коротко, обстоятельства дела позволяют предположить с большой долей вероятности, что НКВД (как теперь называлось ГПУ) умышленно дало Николаеву возможность убить Кирова, действуя, возможно, по указанию Сталина. Тому нужно было избавиться от соперника и создать предлог для уничтожения оппонентов. Впрочем, окончательный вывод сделать пока невозможно.

Но совершенно очевидно другое — Сталин немедленно воспользовался этим убийством в своих целях. В тот же день был издан указ, предусматривавший ускоренную процедуру расследования (не более десяти дней) для дел о “террористических организациях и актах”; эти дела in absentia [9] рассматривались специальным военным трибуналом, адвокаты к защите не допускались и смертные приговоры должны были выноситься незамедлительно. Таким образом Сталин создал упрощенный юридический механизм, действовавший в течение двадцати лет. 21 декабря было объявлено, что Николаев действовал по поручению “ленинградского оппозиционного центра”. На этом основании были арестованы Каменев, Зиновьев и еще семнадцать человек. Вопреки новейшему постановлению их дело не рассматривались в ускоренном порядке, но было вынесено на суд в январе 1935 г. Они признали, что в целом несут политическую ответственность за убийство, но суд не смог установить прямой связи между ними и Николаевым. То ли Сталин в тот момент все еще сомневался в возможности прямо прибегнуть к террору в отношении двух столь выдающихся в прошлом деятелей, то ли НКВД еще не развернул технологию допросов так, как сделает это спустя несколько лет, но Зиновьев получил десять лет, а Каменев — пять лет. Таким образом они были по меньшей мере оставлены для будущих допросов.

В течение 1935 г. НКВД в конце концов взял всех бывших членов левой оппозиции, которые к тому времени оставались на свободе. Теперь сотрудники этой организации были заняты тем, что добивались от арестованных признаний в организации широкого заговора, инспирированного из-за границы Троцким. Целью заговора было убийство не только Кирова, но также Сталина и других членов Политбюро, свержение советской системы и восстановление капитализма в России. Этот мифический сценарий подкреплял поток славословий Сталину, привычно доказывающий, сколь вероломны прочие соратники Ленина и как велика была опасность, от которой Сталин уберег партию и страну.

Пока сфабрикованные таким образом дела увязывались друг с другом во время мучительных допросов на Лубянке и в других тюрьмах НКВД, ударные волны одна за другой обрушивались на партию. Начался “обмен партийных билетов” — этот эвфемизм обозначал обычную чистку — и около полумиллиона человек были исключены из партии. По всей стране проходили партийные собрания, где коммунистов заставляли вспоминать все свои “ошибки” и сознаваться в них (под “ошибками” теперь понималось любое несогласие с официальной линией партии), а равно и доносить на своих товарищей. Появились новые виды “вражеской деятельности”. Это могла быть связь с осужденным, часто выражавшаяся лишь в мимолетном личном или служебном знакомстве. Другим видом “недоносительства” считалось умолчание о какой-либо частной беседе. На одном из этих собраний в Казанском педагогическом институте Евгения Гинзбург была обвинена в недоносительстве на “троцкистского контрабандиста” Эльвова (он написал статью о революции 1905 г., вызвавшую неудовольствие Сталина). На ее возражение, что связь Эльвова с троцкистами не доказана, она получила ответ: “Но ведь он арестован! Неужели вы думаете, что кого-нибудь арестовывают, если нет точных данных?”

“Большие многолюдные залы и аудитории превратились в исповедальни… Каялись в неправильном понимании теории перманентной революции и в воздержании при голосовании оппозиционной платформы в 1923 г. В “отрыжке” великодержавного шовинизма и в недооценке второго пятилетнего плана… Бия себя кулаками в грудь, “виновные” вопили о том, что они “проявили политическую близорукость”, “потеряли бдительность”, “пошли на примиренчество с сомнительными элементами”, “лили воду на мельницу”, “проявляли гнилой либерализм”.

Когда кто-либо оказывался исключенным из партии или уволенным с работы, то единственное, чем могли обезопасить себя знакомые такого человека, было прекращение дальнейших связей с ним. В противном случае знакомым жертвы угрожали те же обвинения. Если же забирали приятеля или сослуживца, следовало прекратить любые контакты с семьей пострадавшего, как бы ни горька была ее участь. Женам арестованных советовали как можно быстрее добиться развода, детей принуждали отказываться от родителей. Один оперативный работник НКВД был арестован вместе с женой, и их тринадцатилетняя дочь оказалась на улице. Ее заставили выступить на пионерском собрании и заявить, что она требует расстрела своих родителей как шпионов.

Кульминации это безумие доносительства достигло во время прошедших один за другим трех показательных процессов в Москве. В августе 1936 г. прошел первый, на котором Зиновьев, Каменев и другие сознались в принадлежности к “Троцкистско-зиновьевскому центру”, который по поручению Троцкого составил заговор с целью убийства Сталина, Орджоникидзе, Кагановича, Ворошилова и других высших партийных руководителей. Они также сознались в организации убийства Кирова. Все были приговорены к смерти, и приговор, видимо, был немедленно приведен в исполнение. Признания обвиняемых бросали тень на Томского (который из-за этого покончил с собой), Бухарина и Рыкова. Прокурор Вышинский объявил, что эти показания будут расследованы.

В январе-феврале 1937 г. состоялся следующий процесс, где Радек, Пятаков и другие обвинялись в связях с Троцким и иностранными разведывательными службами, в создании террористических групп с целью организации убийств, вредительства и саботажа в промышленности (имелось в виду несколько аварий, произошедших на предприятиях и стройках пятилетки). Пятаков был приговорен к смерти, Радек получил десять лет (через несколько лет он умер в лагере).