История Советского Союза. 1917-1991

Тем не менее большинство партийных вождей отвергало идею возможности существования специфической “пролетарской культуры” как совершенно абсурдную. В этом вопросе, как и в военной и технической областях, Троцкий и Ленин придерживались единой точки зрения и полагали, что пролетарские писатели должны прежде всего овладеть прирожденным мастерством деятелей аристократической и буржуазной культуры. Троцкий в своей статье “Литература и революция” (1923) особо подчеркнул, что партия не должна командовать в сфере искусства, а, по мнению Троцкого, должна поощрять искусство, покровительствовать ему и осуществлять только косвенное руководство. Действуя в таком духе, партия на протяжении почти всех 1920-х гг. терпимо относилась к различным направлениям литературы и даже поощряла их, кроме, разумеется, тех, что были признаны “контрреволюционными”. Еще в 1925 г. Центральный Комитет призывал к свободному соревнованию между различными “группами и течениями”, назвав, правда, “пролетарских писателей” будущими идеологическими руководителями советской литературы.

На осуществление этого “будущего идеологического руководства” более всех других претендовала одна группа. Это был РАПП — “Российская ассоциация пролетарских писателей”, издававшая журнал “На посту”. В отличие от Пролеткульта, с которым РАПП состоял в отдаленном родстве, последний имел в своем составе лишь немногих настоящих рабочих. На самом деле, большинство рапповских писателей происходило из интеллигенции и опиралось на молодежное партийное движение — комсомол. Наиболее заметная в РАППе личность, Леопольд Авербах, был одним из основателей комсомола и даже секретарем его московской организации; кстати, он приходился родственником Свердлову. Вследствие всего этого рапповцы были группой партийных активистов, и когда они объявляли, что осуществляют “пролетарскую гегемонию”, то на самом деле благодаря обычной смысловой подтасовке подразумевалось, что они представляют в литературе партийные интересы. Само название рапповского журнала выдает их литературную позицию: “Мы должны стоять на посту, чтобы обеспечить чистоту и твердость коммунистической идеологии”.

Таким образом, неудивительно, что основным занятием рапповцев была не собственно литература, но литературная критика. В конце 1920-х гг. несколько “попутчиков” — терпимых властями беспартийных писателей — пали жертвами рапповских атак. Маяковский пытался утихомирить их тем, что сам стал членом РАППа. Опыт сотрудничества с этой организацией оказался для Маяковского столь печальным, что, вероятно, сыграл немалую роль в самоубийстве поэта в 1930 г. Другим cause celebre [8] стала рапповская атака на Замятина. Его роман “Мы” был опубликован за границей, поскольку сатира оказалась чрезмерной для любого издательства в России. В романе описано будущее общество, где люди лишены фантазии путем проведения специальной операции — “фантазиэктомии” — для того, чтобы они могли наслаждаться безмятежным “математически определенным счастьем”. РАПП возражал против факта заграничной публикации (хотя до сих пор это было общепринятой практикой) и осуждал взгляды Замятина. Под давлением РАППа (поддержанного редакционной статьей “Правды”, объявившей эту литературную группу “ближайшей к линии партии”) издательства отказывались печатать Замятина, его книги изымались из библиотек, а пьесы не ставились в театрах. В 1931 г. Замятин написал письмо непосредственно Сталину, где утверждал, что для него лишение возможности писать равносильно “смертному приговору”. Замятин допускал, что имеет очень неудобную привычку говорить не то, что выгодно, но то, что кажется ему правдой. В особенности же, писал Замятин, он никогда не скрывал своего отношения к литературному раболепию, карьеризму и отступничеству. “Я всегда считал и считаю, что они унизительны и для писателя, и для революции”. Замятин просил дать ему возможность уехать, чтобы продолжать писать. Сталин выдал ему выездную визу.

Так возник разрыв между эмиграцией и советской культурой, существующий до нашего времени. Но триумф РАППа не был продолжительным. Деятели “культурной революции” тоже были уничтожены — в общепринятом порядке.

СТАЛИНСКИЙ ТЕРРОР

В поэме на смерть Ленина в 1924 г. Маяковский писал: “Я боюсь, /чтоб шествия/ и мавзолеи, /поклонений/ установленный статут /не залили б/ приторным елеем /ленинскую/ простоту”. Опасения эти в полной мере оправдались — что, может быть, в известной степени помогает понять причины самоубийства поэта в 1930 г. Что касается Сталина, то к своему пятидесятилетию в декабре 1929 г. он уже разгромил правую и левую оппозиции и был близок к тому, чтобы окончательно узурпировать память о Ленине и занять его место. 21 декабря все советские газеты были наполнены панегириками в честь Сталина. “Правда” на протяжении целых пяти дней публиковала списки организаций, пославших ему свои поздравления, где часто встречалось слово “вождь”. В совместном послании Центрального Комитета и Контрольной комиссии партии его приветствовали как “наилучшего ленинца и старейшего члена Центрального Комитета и его Политбюро”. В изданной по случаю юбилея официальной биографии Сталин был назван “самым преданным учеником Ленина” и “выдающимся продолжателем”, его дела, человеком, который всегда был вместе с Лениным, никогда не отступал от него и не предавал его. Таким Сталин хотел себя видеть — апостолом Петром коммунистической псевдоцеркви, более преданным Ленину, чем был предан Христу настоящий Петр, даже если Ленин был окружен ренегатами и изменниками.

Эти публикации по случаю пятидесятилетия Сталина начали процесс переписывания истории — то, что Михаил Геллер и Александр Некрич назвали “национализацией памяти”. Впоследствии это сыграло в интеллектуальной жизни Советского Союза поистине разрушительную роль. Даже бывшие члены оппозиции присоединились к общему хору славословий. Особенно это было заметно на XVII съезде партии в 1934 г., так называемом “Съезде победителей”, поскольку он ознаменовал собой “победы” в коллективизации и в выполнении первого пятилетнего плана. Бухарин тогда назвал Сталина полководцем пролетарских сил, “лучшим из лучших”, а Каменев предрекал, что современная эпоха войдет в историю как эра Сталина, подобно тому, как предшествующая вошла в историю как эра Ленина. Все эти славословия сопровождались самоуничижением оппозиции, ритуальными признаниями того, что Сталин одержал над ними верх не только морально, но и физически.

Нет ничего удивительного в том, что внутри партии и вне ее нашлись люди, готовые противостоять этому потоку славословий. Разумеется, были и такие, кто испугался человеческих и экономических жертв, которые страна должна была заплатить за подъем промышленности и сельского хозяйства. Осенью 1930 г. были выведены из состава Центрального Комитета и переведены на низшие должности председатель Совета министров РСФСР Сырцов и Ломинадзе, один из первых секретарей в Закавказье. Причиной послужили их сомнения по поводу завышенных цифр плановых показателей и недостаточного внимания со стороны правительства к болезням крупного рогатого скота, о чем упоминали в разговорах с коллегами. Более серьезную угрозу таила в себе циркулировавшая между членами Центрального Комитета в 1932 г. программа Рютина. В ней содержались призывы распустить колхозы, уменьшить капиталовложения в промышленность с целью возрождения сельского хозяйства, розничной торговли и производства потребительских товаров. Рютинская программа не получила известности, однако в ней, вероятно, содержались резкие нападки персонально на Сталина, этого злого гения русской революции, чье властолюбие привело страну на край пропасти. ГПУ обнаружило, что Рютин имел группу из пятнадцати-двадцати энергичных последователей, куда входили некоторые бывшие члены правой оппозиции и кое-кто из “красных профессоров”. ГПУ доносило, что Рютин пытался развернуть подрывную деятельность в комсомоле и среди студентов и рабочих.